"Ирина Борисова. Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)" - читать интересную книгу автора

заиграла музыка, и занавес, энергично поднявшись, открыл пылающую неожиданно
ярким светом сцену, то она замерла от восхищения и еще раз ахнула, услышав
теткин шепот: "Вот тебе и "Кармен"!
То, что она увидела, сразу уничтожило солдата с ковшиком: жизнь на
сцене не имела ничего общего с реальной жизнью, и когда занавес упал,
Калерия сидела совершенно потрясенная. Когда же он открылся снова, и убитая
Кармен, как ни в чем не бывало, кланялась залу, так независимо-дерзко
встряхивая кудрями, Калерия поняла это, как настоящий конец спектакля, то,
что смерть оказалась Кармен нипочем, и сначала робко, потом сильнее и
сильнее захлопала вместе со всеми.
Они поселились в старой теткиной комнате, тетка стучала на уцелевшей
машинке, заставляла Калерию помогать - крутить ручку и сметывать. Тетка
строчила, не отдыхая, и днем - для театра, и ночью - для частных заказчиц,
и, словно боясь повторения эвакуационной нищеты, покупала на барахолке меха
и отрезы, складывала в сундук и говорила Калерии: "Все для тебя!" Тетка
твердила, что и Калерии не грех бы научиться хорошо шить, этим можно
заработать верный кусок хлеба, но Калерия пропускала теткины наставления
мимо ушей, норовила наспех сделать уроки и мчалась следом за теткой в театр.
Улыбаясь степенным билетершам, она проходила в закуток запасной
осветительской ложи, радостно следила, как заполняются ярусы, и с
нетерпением ждала стремительного выхода дирижера и его первого взмаха. Театр
был ежевечерним праздником, по сравнению с которым тускнела повседневная
жизнь - школа, уроки, вечера у машинки, теткины завитые заказчицы. В театре
жили сильные чувства - ненависть, любовь; в повседневной жизни все казалось
расплывчатым и незначительным. Став постарше, Калерия однажды подумала, что
настоящая жизнь - не та, которой живут она, тетка, ее подружки; настоящее не
изнуряющее шитье и складывание в сундук барахла, не контрольные по
геометрии, не дворовые игры в колечко, не записки от Вовки Никифорова, не
забывающего от любви к ней учить уроки и выжигать по дереву; настоящее это,
конечно, как раз то выдуманное, что происходит в театре, а реальная жизнь не
похожа на театр, также, как не похожа влюбленность в нее Вовки на любовь
Радамеса к Аиде, любовь отличника на любовь героя. И Калерии хотелось, чтобы
в ее жизни происходило то необыкновенное, сильное, что она любила в театре;
она не знала еще, что это будет, а пока затевала с подружками игру в
Иоланту, оборачивалась к Никифорову с надменностью Амнерис, но в пятнадцать
лет ее захватила одна лишь Кармен.
Она впитывала спектакль за спектаклем и постепенно начала делить людей
на две категории. Первая - люди обыкновенные и слабые, как тетка и она сама,
способные испереживаться из-за двойки или изнервничаться, когда трамвай
опаздывает в школу. Эти люди жили в узких рамках затверженных правил, твердо
знали, что им можно, а что - нет, ну уж а тетка-то и вовсе всего боялась,
запирала дверь ночью на крюк и растерянно улыбалась, когда в костюмерную
являлся заведующий постановочной частью. У людей обыкновенных не хватало
силы, красоты и фантазии, чтобы жить без оглядки на запрещения, и ей было
жалко их, как было жало Хозе.
Калерия понимала, что Кармен и Эскамильо - люди из другого мира, где
счастье не в унылой добродетели, а в смертельной и страстной игре, и лежа
после спектакля в кровати, она не спала и думала, что больше всего на свете
желала бы сама так жить.
Она, правда, не очень представляла, как это возможно в реальной жизни,