"Ирина Борисова. Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)" - читать интересную книгу автора

секретеров которой хранятся брошюры с моими работами и дипломы конкурсов
пения. И передо мной встает ее серьезное лицо, когда она убежденно говорит,
что есть особенные люди.
Я вспоминаю, как в институте она всегда давала всем на экзаменах свои
аккуратные, хорошо написанные шпаргалки, и как часто на этом попадалась. Я
вспоминаю ее беспомощную и добрую улыбку, когда ей предлагали забрать
зачетку. Я сажусь за стол и, обхватив голову ладонями, сижу с закрытыми
глазами. И когда, наконец, звонит телефон, и я, не открывая глаз, протягиваю
руку, прикладываю трубку к уху и слышу горячо и сбивчиво говорящий знакомые
слова голос, у меня перед глазами - и эта ее улыбка, и устремленный на меня
серьезный, сострадательный взгляд, и как она говорит, что ей ударило в
голову.
Голос в трубке убеждает меня и горячится. Где-то там, за ним, звонко и
весело звучат и детские голоса.

Пианино

Мне его купили, когда я еще был совсем малыш. Мама вечером спрашивает:
"Сережка, хочешь пианино? Играть на нем будешь, на клавишах, а там, глядишь,
может, артистом станешь!" А я развесил уши, думаю - артистом в кино можно из
автомата стрелять! - и заорал: "Хочу пианино, хочу!" Ну, значит, и купили. Я
весь день ждал-ждал, а вечером четверо звонят, я выбежал, а они по лестнице
несут, будто хотят всех передавить - я только вижу, что большое. Тут один
как гаркнет: "Берегись!" - я и убежал, а выхожу - стоит, а в нем наша люстра
отражается. Я потрогал - гладко, пальцы липнут, а мама рада: "Нравится, да?"
Потом мама крышку открыла - оно как зубы показало - оказались клавиши. Я-то
сразу засек педали, вот если б еще руль был - здорово б играть в МАЗ-504!
Ну, и на клавишах ничего выходило - как левой стукнешь - будто грузовик
проехал, правой - легковушка. А мама говорит: "Ладно громыхать-то, завтра
учительница придет", и крышку и закрыла.
А с завтра тоска и началась. Пришла эта Алла Павловна, толстая, за
пианино-то еле лезет, и как начала шпарить. Шпарит-шпарит, у меня даже шея
зачесалась - только почешу, а мама мне с дивана злое-презлое лицо сделает. А
потом Алла Павловна и меня посадила: вот это - гамма, - говорит, называется.
Раз сыграли, два сыграли, у меня стало ноги выворачивать, - я их на педаль,
а Алла - "нельзя!" Ушла и говорит: "Не знаю, как ребенок освоит слух у него,
знаете ли..." А я-то думаю: совсем уже, что ли, да я ее музыку и со двора
услышу! Только собрался гулять, а мама - хвать за кушак: "А гамму Пушкин
выучит?" И сама час на карауле простояла.
А во двор потом вышел - Петька одуванчиков набрал, разболтал всем и
издевается: "Цветочки юному артисту!" Я ему, конечно, дал, а потом пришел
домой и говорю: "Мам, может, свезти его назад, а кровать сюда опять
поставим?" А она: "Нечего на попятный - занимайся-ка теперь!"
С тех пор - как пятница, мама на меня рубашку напяливает выходную, а в
полседьмого Алла уже звонится. "Опять, - говорит, - здесь оттенков нет, это
наизусть не выучил, а то сдать не можешь!" А уж Петька проходу не давал: еще
в школе - как увидит - аж на цыпочки встанет. "Крепнет, - говорит, - талант,
да?" Хоть получит за это, а весь день все равно испортит.
А тут я еще стал в хоккей играть. Мы всей командой пошли в спортшколу,
а взяли меня, да Петьку - защитником - в нападающие-то ему, небось, слабо.