"Ирина Борисова. Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)" - читать интересную книгу автора

- Не знаю... - укоризненно передразнивает она меня.- Кто бы развелся с
таким мужем, как Олег?
- Ну, и что? - усмехаюсь я.
- А то, - говорит она с удовлетворением, - что другие бы счастливы
были, а тебе - все не то, все что-то более настоящее надо... А возьми меня
вышла за Вадьку, родились дети, и - господи - да мне как в голову ударило до
сих пор не верю, что мне такое счастье. Да и что, кажется, особенного:
дети - так у всех дети, Вадька - что, думаешь, так уж он меня любит?
Привык - жена, - и в уголке ее губ впервые появляется намек на складочку, но
тут же исчезает, и она по-прежнему весело улыбается...
- Мне как в голову ударило, - повторяет она. - Хожу - счастливее меня
на свете нет. И знаешь, - она как-то по-детски, будто поверяя тайну,
приближается ко мне. Мне кажется, теперь уже со мной ничего не может
случиться, - шепчет она. Я удивленно смотрю, и она отводит глаза.
- Даже если с Вадькой у нас - ну, мало ли что, все равно, - упрямо
трясет она головой и вскидывает глаза на меня. В ее взгляде - упрямство,
решимость, какая-то удалая решимость.
- Все равно у меня Ленка с Мишкой, все равно... Все же ведь у меня
было - понимаешь!
И она секунду глядит на меня этим удалым взглядом, потом удаль в ее
глазах гаснет, и она смотрит, как и раньше, внимательно и серьезно.
- А у тебя все будет хорошо! - убежденно говорит она. - Конечно, будет.
И не кое-как, а по-настоящему - вот увидишь. И я буду за тебя рада, уверенно
говорит она, машет рукой "Ну, пока!", поворачивается к выходу,
спохватывается, вытаскивает из мешка связку яблок, связку апельсинов, еще
какой-то кулек и, не слушая моих протестов, скрывается за дверью. Я трогаю
кулек - в нем вареная курица, подхожу к окну и наблюдаю, как, спотыкаясь,
быстро двигается через двор ее маленькая фигурка. У арки она оборачивается,
машет рукой, я тоже машу, и она исчезает.
От окна дует, я плотнее запахиваюсь в теплый халат, поправляют шарфик,
стою и смотрю, как хлопьями падает густой, тяжелый снег.
"Ударило в голову"... - вспоминаются мне ее слова. - "Ударило в
голову"... "Тебе что, в голову что ли что ударило?" - всплывает следом и
десятилетней давности мамин удивленный возглас. Я вспоминаю и другие
удивленные возгласы: "Ну, тебя, мать, не узнаешь... И загар... Как это ты
делаешь?" Я вспоминаю, как под последний аккорд гитары черная тишина
институтского конференц-зала впервые взорвалась аплодисментами и криками
выкрикивали мое имя. Я вспоминаю одинаковые улыбки мальчиков, мелькающих в
танце, и другую холодную улыбку, от которой захватывало дух и с которой
недоступный доцент, глядя на меня и листая мою курсовую работу, говорил, что
я - если не будущая Эдит Пиаф, то уж, конечно, Мария Кюри. Я помню, как
закружилась голова от мыслей, что будущее у меня непременно должно быть
особенным, что надо только не разбросаться, сосредоточиться на главном и
отбросить остальное. И в главное попали занятия наукой под руководством
будоражащего воображение доцента, занятия пением - это все были приметы
особенного, а в остальное - толстый, рыжий, такой обыкновенный мальчик, с
которым, правда, было когда-то очень весело разъезжать в трамвае по одной
карточке, болтать обо всем на свете, хохотать над смешной фамилией вроде
Укушина.
"Ударило в голову", - усмехаюсь я, оглядывая комнату, в одном из