"Ирина Борисова. Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)" - читать интересную книгу автора

первого дома, а Марина ждала майских, шила платье, готовилась.
- Я буду рожать от твоего Петрова, - заявила мне Марина через месяц, с
любопытством глядя на меня утром в поезде. Я знала, разве может на объекте
что-то скрыться, и все же то, что она мне сказала, совсем уже меняло все. Я
глупо спросила: - Это точно? Он знает? - Еще бы! - усмехнулась она. - И
что? - окончательно потерявшись, спросила я. - Ну, как приличные люди
поступают в таких случаях? - веселилась Марина, и я опускала голову все
ниже.
Я смотрю теперь, как она бесшумно скользит между деревьев, как упруго
наклоняется, рассыпаются кудри. Я впала тогда в столбняк, не было
лихорадочных мысленных забегов - вот если бы я тогда... а вот если бы он...
Мы с Сашей не говорили и не смотрели друг на друга, но однажды я шла в
первый дом, он - оттуда, мы встретились на дороге, шел дождь, я была под
зонтом, он - без зонтика, без куртки, с рулоном листингов под свитером,
мокрый. Мы остановились, взглянули, я увидела осунувшееся мокрое лицо. Я
дала ему зонтик, взяла под руку, рукав моей куртки сразу промок. Мы свернули
по тропинке в лес, встали под большую березу. Мы стояли, дождь барабанил
сквозь крону, зонт был, как перевернутый фонтан. - Саша, ну, что же это
будет? - спросила я, он сжал губы, часто заморгал. - Знаешь, - сказал он, у
меня такое чувство, что все катится куда-то в пропасть, а это только
добавляет до кучи.
Он сказал, что тогда на майские напился, думал - чем хуже, тем лучше,
гори все синим огнем. Теперь Марина захотела рожать, и чтобы он женился.
Договорились все оформить, через год - разойтись.
- Но снова уперлось в мать! - ожесточенно воскликнул он. - Они так
хорошо поладили, мать ест поедом, требует, чтобы было на полном серьезе!
Он никогда раньше не говорил так о маме, я, поежившись, отметила это.
- Марине с ребенком жить будет тоже негде, - продолжал Саша. - Она
настроилась поселиться до лучших времен у нас, пудрит матери мозги про
чувства, та верит.
- Ну, и что же будет-то? - повторила я.
- Не знаю, - устало вздохнул он. - Поругался совсем с матерью, вытащил
чемодан - ей тут же неотложку. А ты бы пустила? - помолчав, спросил он, и
его этот вопрос был лишь обозначением вопроса, не было в нем уже не
интереса, ни надежды.
- Куда б я делась, - сказала я, и он снял, вытер мокрым свитером
залитые дождем очки.
- Не знаю, Надя, как-нибудь распутается, - пробормотал он со стыдливой
тоской, - всех уже надолго не хватит...
- Кроме меня, - сказала я. Он отвернулся, помолчал еще, хмуря лоб, щуря
близорукие глаза, потом вытащил из-под свитера рулон, отогнул край и без
уверенности, что еще можно упоминать об этом, все же сказал: - Вот, лезет
ошибка...
Он вопросительно посмотрел на меня, и теперь в его глазах был главный и
единственный, наверное, оставшийся интерес, он сомневался, занимает ли меня
еще все то, что так занимало прежде, можно ли, как раньше, говорить со мной
об этой ошибке. Я смотрела на него, понимала, что ему так хочется - и не с
кем поделиться, я знала, что сейчас, если, не вдаваясь, я просто кивну из
вежливости, мы постоим так и разойдемся.
И тогда, кажется, отключилась рассуждающая часть моего сознания - я