"Ирина Борисова. Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)" - читать интересную книгу автора

жажда собственности. Едва выкарабкавшись из ямы, почувствовав, что Саша и во
всех общих разговорах ищет только мой взгляд, я, как та свинья, посаженная
за стол, сразу начала забрасывать туда и ноги. Я вспоминала, как, подняв
брови, с насмешливым любопытством спрашивала Сашу, собирающегося в
командировку: - А что не на самолете? Боишься, что того? - Я спрашивала
специально - знала, что Саша не любит самолеты, болезненно морщится, когда
слышит, что там и там авиакатастрофа. Зачем я так спросила? Зачем я
хвасталась, что сковырнула родинку, зная о Сашином ужасе перед всякими
такими вещами, а потом наслаждалась то ли тем, как он ругался и кричал: Руки
тянутся ковырять, то ли своей показной беззаботностью. Мне надо было мучить
теперь его, потому что не получалось, по-моему, он не делал того, что я
хотела: каждый вечер к одиннадцати я уже знала и ждала - он хлопал себя пару
раз по коленкам, качнувшись туда-сюда на диване, потом смотрел на часы,
потом - на меня виноватым взглядом, и каждый раз я отвечала ему
сообщническим кивком, делала такое лицо, что все я, конечно, понимаю, и
одобряю, и знаю, что иначе нельзя, и говорила обыденные слова, но и я, и он
чувствовали - весь этот сироп отдает химией. Я стояла в коридоре, он,
присев, завязывал шнурки, я молча смотрела. Я хотела, чтобы он почистил зубы
и остался, хотела утром выдать ему рубашку, командовать, велеть привести в
порядок ботинки. Я хотела иметь возможность ввязываться в разговоры в
очередях, вставляя: а мой муж ест то-то и то-то, но у Саши была мама, с
которой он путешествовал в Филармонию, покупал ей приносимые на объект
кофточки, бегал по городу, добывая сердечные лекарства. Теперь он регулярно
звонил ей от нас, сообщал, когда придет, и по тому, как он не упоминал мое
имя, вежливо-холодно говорил, я чувствовала - у них разлад, виной всему мы с
Федькой. И, кинув взгляд на Федькины лопоухие розовые уши, я чувствовала,
как закипает все внутри. Однажды я вслух размышляла, что надо Федьку в
спортивный кружок, сидит крючком, Саша усмехнулся: - Мама отдавала меня в
фигурное катание, был такой фигурист Толлер Кренстон, может, помнишь, она
хотела, чтоб я был, как он. Я улыбнулась - Саша был похож скорее на мишку в
зоопарке, ходил вразвалку. - Потом она отдавала меня еще в музыкальную
школу, - прибавил он, вспоминая, - мечтала, чтоб я был вроде Вэна
Клайберна. - Толлер Кренстон, Вэн Клайберн - и вдруг так влип! - завершила
мысль я, оглядывая стены тесной квартирки. Он не отмахнулся, он серьезно
сказал: Надь, со временем она поймет, я бы не хотел вот так, сразу, но - как
ты решишь... - Это было сказано с напряжением, он затаился, ждал. Я
представила, как после методичного тупого перетягивания я вдруг единым
усилием вырвала бы у его так похожей на меня мамы победу и могла бы, значит,
торжествовать. - Конечно, не горит, - беспечно сказала я, и в ответ был его
благодарный взгляд, я дала себе очередную клятву не говорить никогда ни
слова. Я молчала об этом, но срывалась в другом. Я поняла, что человек не
может измениться - воспитанье, самовоспитанье, внутренняя работа - все это
ерунда и, угрызайся, не угрызайся, все равно, нет-нет, да и вылезет из тебя
твоя суть нечаянным словом, просто взглядом, мыслью. Моя суть - находиться в
центре и дирижировать, чтобы все вокруг делалось, как я хочу, а у окружающих
возникал бы радостный отклик, или вздох, или стон. Саша всегда играл только
соло, дирижирование ему было противопоказано. Марине в его группе так легко
было бездельничать, он старался все сделать сам, когда зашивался, подходил с
извинительными прибавками:
- Если тебе не трудно, - просил: - сделай, пожалуйста. Он так просил и