"Ирина Борисова. Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)" - читать интересную книгу автора

сейчас начнется, и Ким садится за стол, улыбаясь, оглядывая комнату, снимая
беретик, приглаживая редкие черные волосы.
- Ну, что же так проштрафились? - спрашивает он, ласково глядя на
Бенедиктовича, вынимая из папочки листик и ручку, с удовольствием нажимая на
кнопочку.
Ким - отставник; говорят, из армии его поперли за пьянку, говорят, в
уборщицы на объект он нанимает по очереди своих любовниц, много чего еще
говорят про махинации с объектовским имуществом, но эти разговоры за кадром,
а наяву - всеведущая маленькая фигурка, неслышно возникающая там, где есть
хоть какое-то отклонение от распорядка. Опечатали не в той
последовательности дома - акт, вышел программист в лес проветрить голову, а
заодно глянуть на грибы - тоже, остались на ночь люди работать без приказа
обязательно акт, нарушение! Ах, как приятно ему вытаскивать ручку и чистую
бумажку, надевать очки в блестящей оправе, непривычной к письму рукой
выводить в правом верхнем углу заветные слова: "Начальнику группы режима..."
Как триумфально он рисует свои каракули, торжественным "Та-а-к!" обозначая
значительность момента.
- А где же нарушитель ваш, Игорь Бенедиктович?
- Шляется, хрен его знает зачем, - машет рукой Бенедиктович.
Разгильдяй, я ему сто раз говорил. Посиди, Николай Иваныч, покурим.
Ким снимает и плащик, усаживается слушать, как там у Бенедиктовича что
растет на даче. Беседуют милые, нравящиеся друг другу люди. Житейские
проблемы, сад-огород. Обсуждают перед тем, как еще раз долбануть Сашу за то,
что голова у него устроена немного иначе, ценности в ней сдвинуты, не о
деньгах и власти, а о низком коэффициенте шума болит Сашина голова. Киму
это, конечно, невдомек, для него Саша - просто неугодный Тузову, с которым
вершит Ким свои неясные делишки, человек. С Бенедиктовичем иначе
Бенедиктович-то понимает, тоже в молодости учился в аспирантуре, но не
сложилось, бросил, менял работы, был на Севере, теперь вот начальник сектора
у нас, следовательно, знаток жизни, наставляет всех на путь. Что-то он, и в
правду, в жизни понял, может быть, что нужен или блат, или хватка, как у
Тузова, тогда пробьешься, а если нет ни того, и другого, прибивайся к силе,
делай вид, изображай, в общем, функционируй, играй в игру, где все знают, за
что борются, но говорят совсем другие слова, и посмотреть надо, с какими
рожами. Бенедиктович тоже пытается красиво, как Тузов, говорить, не всегда у
него выходит. Но уж пнуть как следует того, кто не играет, в этом нашему
начальнику равных нет. Саша - брешь в обретенных Бенедиктовичем понятиях.
Ему, по-моему, даже кажется, что Саша ведет какую-то более сложную, и
поэтому нечестную игру, Бенедиктович ее не понимает, злится и мстит.
Противовес скрипит чаще, шумят и деревья, тучи, разномастные, клочьями,
перегоняя друг друга, лезут и лезут. Бенедиктович заливается соловьем,
Марина стоит рядом, смотрит в зеркало теперь на брови, с удовлетворением
отмечает: Видишь, уже выросли! - торжествуя, на меня смотрит. Она дает мне
зеркало тоже посмотреться - знает, смотреть мне на себя после нее немыслимое
дело. Я возвращаю зеркало, смотрю на нее - нос с горбинкой, круглый, нежный
подбородок, кудри, кудри. Когда-то все это приводило меня в отчаяние, а
теперь, когда я ловлю ее взгляд, он чаще вопросительный, чем
восклицательный, она не может никак понять, почему я так отпустила Сашу.
Разве знает она, как мы ехали с Федькой от логопеда - это было еще до
Сашиного к нам прихода, еще только на второй или третий день моей работы, и