"Ирина Борисова. Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)" - читать интересную книгу автора

Трамвай останавливается, я смотрю на яркое солнце за окном, на странные
лица входящих и выходящих людей, опять на Жульку. Я везу пса к врачу, весь
он в моей власти, и неизвестно еще, что скажут в поликлинике, он смотрит
куда-то мимо, отстраненно-равнодушно, будто ему все равно. Я же старался, но
не мог так смотреть на Маришу, когда пришло такое время.
Однажды я зашел в комнату, где она одевалась. Она, не видя еще меня,
прикладывала к груди то одну, то другую кофточку, упорно смотрела в зеркало
и была мыслями так далеко, что я испугался, сказал: "Мариша!", она резко
обернулась, взгляд ее, обращенный ко мне в первый момент, был до
враждебности холоден. "Мариша!" - растерянно повторил я, и взгляд ее
сделался привычно рассеян, она спросила: "Ну, что?", и, отведя глаза, снова
принялась примерять свои кофты. "Мариша, не ходи, куда тебе, зачем?" спросил
я, подойдя, трогая ее длинные мягкие волосы. "Надо договориться насчет
гостиницы", - быстро сказала она. "Не ходи!" - повторил я. "Скоро приедет
делегация, надо", - сказала она. Я гладил ее волосы, и сердце тоскливо
ныло - так напряженно она стояла и не шевелилась, не оборачивалась, смотрела
куда-то в зеркало, и я никак не мог поймать ее взгляда.
А потом был тот день, я ехал в троллейбусе, троллейбус остановился у
светофора, я сидел у окна, и тут из какого-то подъезда вышли она и Зверев.
Сначала я только удивился, они не заметили меня, пошли в другую
сторону. Троллейбус поехал, я смотрел в окно, и все было уже не то, все
плохо, и я знал, что именно - они. Мало ли зачем и к кому они ходили по
работе - они часто мотаются по городу целыми днями, вот приеду домой и
спрошу - старался уговаривать себя я. И, однако, я знал, что все было и в
том, как он по-хозяйски крепко держал ее за локоть, уверенным движением
открывая перед ней дверь, и как она смотрела на него - совсем не так, как
смотрела на меня, когда спрашивала: "А как ты думаешь?" Я пришел домой и не
спросил ничего, меня вдруг поразило, что я боюсь спрашивать, боюсь, что она
ответит, и все даже формально полетит вверх тормашками.
А потом в нашем доме все замолчали. Анна Николаевна кормила ужином и не
смотрела в глаза. Пал Палыч курил сигарету за сигаретой. Я тоже молчал, я
только бросил халтуру, вечером шел с работы в садик, брал Сережку и гулял с
ним до самого ужина. Однажды Пал Палыч и я курили на кухне, а Мариша с Анной
Николаевной долго сидели в комнате. Пал Палыч прокашлялся и заговорил не
своим, хриплым каким-то голосом.
"Замышляют там черт-те что! - сказал он, кивнув на дверь. - Пусть
только попробуют, я им..." - пробормотал он, стукнув кулаком по столу, и в
этом жесте было столько бессильного отчаянья, что я зажмурился, потряс
головой; подумал, вот открою глаза, и ничего этого не будет...
... У ветинститута мы выходим, Жулька совсем затих в сумке. Я занимаю
очередь и долго сижу, вокруг дворняжки, сумки с кошками. Мы заходим, врач,
пожилая, усталая женщина что-то пишет, смотрит из-под очков, говорит:
"Кладите на стол". Жулька дрожит мелкой-мелкой дрожью, я несу его на
высокий, каменный стол, заваливаю, как велено, на бок, Жулька слабо
сопротивляется, потом затихает, часто-часто дышит, смотрит в одну точку,
Врач щупает живот, посылает в рентгенкабинет.
- Это саркома, - говорит она, когда мы возвращаемся. - Осталось ему ну,
две недели, сейчас мучается, а будет еще больше. Я бы и так посоветовала вам
оставить, но есть еще вот что - и она, не касаясь шерсти, показывает на
большую проплешину на боку. - Вы за ним плохо ухаживали, - укоризненно