"Ирина Борисова. Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)" - читать интересную книгу автора

плакала, проснувшись утром, переживала, что опять не разбудил. Она тогда
ходила по дому в одном и том же халате, с гладко зачесанными назад волосами,
вдумчиво советовалась со мной в любой мелочи: как ты думаешь, дать Сережке
сухаря с маком? А как ты думаешь, открывать на ночь форточку или нет? А
когда через год Анна Николаевна отправила ее на работу, и Мариша надела
новое платье, Сережка не узнал ее, прижался ко мне и горько заплакал.
Работа Марише не понравилась сразу. Она приходила вечером из своего
института, съеживалась в комок на диване и жаловалась, как ей там все не
интересно. С отчаяньем, глядя на меня огромными, светло-серыми, прозрачными
от слез глазами, она ужасалась, что ж это за жизнь - на работе сидеть,
впечатывать цифры в однообразные таблицы - это после-то университета,
вечером в магазин, домой, поужинать и все - завтра вставать в полседьмого.
Ведь не может же быть, чтоб так было всегда - живут же люди где-то
интересно! Губы ее вздрагивали, она куталась в шарф и плакала, Пал Палыч
сердито говорил, что нечего ударяться в панику, поначалу все трудно, потом
привыкаешь, я советовал попытаться перейти в другой отдел.
Она оживлялась только в выходные, делая вылазки по магазинам; я помню,
как, купив какие-то необыкновенные сапоги, она потом каждый вечер примеряла
их и ходила в комнате перед зеркалом. Я засмеялся однажды, увидев ее в этих
сапогах и махровом халате с полотенцем на мокрой голове, а она вдруг
воскликнула: "Да, конечно, ты весь в своей работе, а если мне только это
по-настоящему интересно, ну, что я могу сделать?" И я, внутренне поежившись,
представил, как это может быть, а она с отчаянием смотрела на меня,
маленькая, обиженная, как ребенок, у которого неизвестно зачем хотят отнять
любимую игрушку, и я ободряюще улыбнулся ей: "Ну, конечно, носи!" Я вдруг
понял, что ей плохо, а я не могу ей помочь, возможно, она ждет от меня
чего-то, что я не могу угадать, и как всегда бережно я обнял ее, осторожно
целуя, прошептал, что всегда буду делать для нее все, что смогу, и она,
опустив глаза, вздохнула и тихо сказала: "Ну да".
И она перешла, наконец, в отдел пропаганды, принялась редактировать
труды института и принимать часто наезжавших немцев и венгров, стала
носиться по гостиницам, театральным кассам, приходила усталая, но довольная,
хвасталась, какие достала гостям билеты, и чего это стоило. "Понимаешь,
говорила она с трогательной откровенностью, улыбаясь смущенно и счастливо, в
детстве мне так хотелось играть и бегать со всеми, и все было нельзя, я была
вечно в стороне, знаешь, сколько я плакала. Зато сейчас, наконец, я могу
наверстать, вращаться среди людей, чтобы я была в центре всего, понимаешь?"
Ее доверчиво запрокинутое лицо казалось совсем детским, она смотрела, ожидая
подтверждения, Анна Николаевна переживала, что Мариша переутомляется,
Сережка с любопытством смотрел из-за дверей.
А потом у нее расплодились многочисленные знакомые, хозяева арендуемых
квартир, таможенники, с которыми надо было договариваться о льготном ввозе
необходимых институту приборов, кассирши в аэропорту и на вокзале. Мариша
была в центре, она была горда, глаза ее сияли: вот, вы никогда не принимали
меня всерьез, решали все без меня, а попробуйте-ка вы, достаньте без меня
хоть эти билеты на юг в разгар сезона!
Я говорил себе, что это хорошо, что Мариша, наконец, занята делом, сам
я работал конструктором, разработки были интересные, после трех лет мне уже
прибавили двадцатку, еще я халтурил вечерами. Мариша никогда не упрекала
меня, что я не слишком много зарабатываю, но она так радовалась, что можно