"Леонид Бородин. Повесть о любви, подвигах и преступлениях старшины Нефедова" - читать интересную книгу автора

десятиметровке, где они жили до того, можно было только лежать,
сидеть и стоять. Здесь же хоть через голову кувыркайся... Но о
Колькином счастье разговор особый.
Лизавету немного тревожили два обстоятельства, связанные с
новым местопроживанием: круглосуточный грохот поездов, от чего
отвыкла, и байкальские шторма. Там, на километре, дом их стоял
хоть и близко к берегу, но все же на высоте железнодорожного
полотна. Теперь волна будет колотить чуть ли не в стену дома --
когда научится засыпать вовремя?
Но была еще одна тревога совсем другого свойства. Из крайнего
окна ее комнаты, если чуть пригнуться да глянуть под самое небо,
виден клочок гарнизонной площадки, как раз тот клочок, на котором
по утрам, как и столько лет назад, так, будто на свете ничего не
изменилось с тех пор, выставляет себя напоказ всему свету
хвастунишка-красавец старшина, девичья влюбленность в которого не
прошла, не забылась, но теперь, понятно, не радовала своей
живучестью, но злила и, кажется, даже унижала. Короче -- тревога
и помеха, но уже в первое же утро высмотрела, и во второе опять
пялилась, приседая на корточки у подоконника, и потом... С этим
надо было что-то делать. Уверяла себя, что справится. слава Богу,
сил душевных не занимать!
Через неделю по приезде пошла, как положено, представляться
местному начальству. Сперва к начальнику дистанции. Принял
хорошо, чай попили, поговорили ни о чем -- не видел начальник
дистанции общих дел, какие могут быть у него с сельсоветом, кроме
выборов, но в текущем году никаких выборов намечено не было,
потому разговор вообще за жизнь: как устроилась, чем помочь...
Другое дело -- директор школы. Ничуть не постарел Иван
Захарович. Бывшую свою ученицу признал сразу. В учительскую
привел, и все учителя радовались Лизавете, она же смущалась от
разговора на равных, и особенно от комплиментов: какая вон стала
она красавица, и какая всегда была умница, и как это здорово, что
по собственному желанию приехала. А потом Иван Захарович
пригласил Лизавету к себе домой, там и водочки выпили втроем с
его женой, тоже учительницей. Еще потом по школе ходили, Лизавета
за своей партой посидела, а в интернате -- на своей бывшей койке.
В общем, день прошел хорошо, весь в радостях, будто бы не
работать приехала, а на долгий отдых.
Но к вечеру, когда навстречалась вдосталь со знакомыми и
незнакомыми, наслушалась пожеланий и советов -- домой пришла, и
настроение дрянь. Загрустила. Отчего бы такое настроение?
Думала-думала и додумалась: все, с кем говорила, работу ее
теперешнюю держат за не всерьез, будто блатное место отхватила.
Но при том люди-то все хорошие, удаче ее не завидуют и не
укоряют, но по-доброму радуются, что удача выпала-привалила
именно ей, а не какому-нибудь худому или нестоящему человеку,
какие еще нет-нет да попадаются в жизни, особенно среди
нежелезнодорожников.
И тогда решила Лизавета доказать всем, что задарма хлеб есть
не намерена, что если по закону, то председатель сельсовета очень