"Леонид Бородин. Повесть о любви, подвигах и преступлениях старшины Нефедова" - читать интересную книгу автора

вечный и беспеременный, связует он всякие жизненные разрывы в
цепочку, а в цепочке уже каждому звену свой смысл...
Согбенную теткину спину увидела издалека. Когда сошлись, были
слезы, объятия, попреки, что позабыла, что за деньги, конечно,
спасибо, но приехать на денек-другой нешто за год времени не
находилось... вот ведь какую вырастили да воспитали, в больших
начальницах ходишь... Лизавета плакала, терлась о грязное плечо
теткиной телогрейки. Побросали метлы, выбрали местечко под
скальным срезом, где пара шпал от прошлогоднего ремонта, уселись.
Помянули мужиков, на войне пропавших, сперва своих, по второй
когда -- вообще за всех, по третьей -- за свои доли, перекусили,
песню спели про того, который "с горочки спустился", потом
поднялись как ни в чем не бывало, в руки метлы и махали ими
напару, пока в тунельную черноту не уперлись. Пошли назад.
Лизавета тащила метлы да сумки, а тетка с длинным
молотком-кувалдой зигзагами от одной пути к другой, и где костыль
шпальный из шпалы вылез, тут ему и удар по шляпке. А поезда -- то
с одной стороны, то с другой, только успевай скатывайся с рельс.
До своего дома дошли, метлы побросали и теперь уже по участку
Валентины топали. Лизавета отобрала кувалду у тетки и, как
попадался худой костыль, колотила по нему, да только с одного
разу, как тетка, вбить не удавалось, и в том тетке радость и
гордость: мол, что баба -- мужику дай, и он, если без опыта,
только шпалы уродовать будет, потому как не в силе дело, но в
точности глаза.
Валентина, родная теткина дочь, на четыре года только старше
Лизаветы, но от картошки располнела, от работы ссутулилась, от
сквозняков байкальских лицом потемнела -- меньше сорока ни за что
не дашь. Теперь втроем сидели на выступе у откоса, еще раз по
первой, второй и третьей за все то же -- за мужиков да за себя, и
после втроем с песнями назад, к дому-сиротке. До вечера
говорили-говорили -- все переговорили и все, что было, выпили, а
вечерней "мотаней" Лизавета уехала в Слюдянку и до самой
Слюдянки, в окно уткнувшись, проплакала тихо за все прожитое, и
не потому, что худо оно было или хуже, чем у других, просто --
душа так устроена, чтоб жизнь, которая уже прошла, оплакивать, и
чтоб той, что еще впереди, шибче радоваться.

Целая неделя ушла на то, чтоб к новому житью приспособиться.
Две большие комнаты квартиры бывшего председателя нечем было
обставить. Все свои сбережения до копейки ухнула разом, но
привезла на дрезине по специальному заказу шифоньер и тумбочку
трехполочную для книг. Вместе со старым шкафом и
кроватью-полуторкой с настоящей периной, желтым покрывалом, в
цвет блестящему шифоньеру, и высокими, как положено, подушками
комната вроде бы вид заимела. Со второй комнатой, что отделена от
первой, как и во всех типовых домах дореволюционной постройки,
громадной русской печкой с лежанкой не меньше чем на трех
человек, с колькиной комнатой, было сложнее: кровать, стол да
стул с табуреткой, но Колька шалел счастьем. Еще бы! В