"Леонид Бородин. Без выбора (автобиографическое повествование)" - читать интересную книгу автора

ползли первыми, и я, в сущности, притормаживал всех, - но когда наконец
вылезли из сбойки, никто слова не проронил в укор, за что всем им я был
благодарен сверх меры. На второй ходке он предложил мне ползти первым, и я
подумал, что испытывает, но оказалось, что первым-то как раз легче, потому
что развал руды в сбойке образовывал невидимый глазу подъем, и большая часть
тяжести выпадала ползущему вторым. На третий раз я в кровь расцарапал шею
сучком, и, пока остальные литовцы ходили за инструментами, отец обработал
царапину йодом и приклеил пластырь. Позже, в лагерях уже, не раз убеждался я
в исключительной практичности литовцев, восхищался умной организованностью
поведения и выдержкой, сам, однако, ни одним из этих качеств не обладал, и
если завидовал, то, как говорится, беспредметно...
Когда чистым (это в руднике!) платком он вытирал кровь на моей щеке, я
думал о том, что ему и в голову не придет мысль о родстве крови... Пытался
представить, как бы он повел себя, когда б открыл ему свои фантазии...
Беру, положим, его за руку, говорю фразу из трех слов - и никаких
объятий, сидим друг против друга и молчим... Знать, перефантазировал,
взволновался. Он понял иначе, спросил: "Больно?" "Щекотно", - ответил я и
приказал себе протрезветь. Немедленно протрезветь! Сухо поблагодарил его и
ушел.

Не меньше часа мотался я по штрекам, пока разыскал начальника участка
Сергея Боброва. На просьбу перевести меня в ночную смену он отреагировал
весьма злобно. В Заполярье в зимние месяцы что день, что ночь - без разницы.
Ночь круглые сутки. Но за ночные смены доплата, оттого зимой многие
заинтересованы получить доплату и рвутся в ночную, а с мая - потому что
заполярное солнце и заполярное тепло - это чудо Божье, когда огромный
красный шар бродит по горизонту, не способный ни оторваться и вознестись над
землей, ни занырнуть за черту горизонта, но только светит и светит... И
греет! С Бобровым у меня сложились странные взаимоотношения. Он меня вроде
бы опекал. Для него, бывшего "госнадзоровца", инженера-надзирателя над
рабочими-зэками, знавшего истории таких судеб, что дух захватывает, ему моя
судьба комсомольца-отщепенца чем-то была крайне любопытна, и суть этого
любопытства так и осталась невыясненной, когда отказался он при моем
увольнении дать обыкновенную рабочую характеристику для предъявления в
пединститут, куда я к тому времени нацелился. Я, помнится, сказал, что он
обязан, что такое правило... Он улыбнулся хитро и ответил, что, если я буду
настаивать, он напишет отрицательную, потому что видит меня насквозь - рано
или поздно я по-настоящему влипну, и тогда его подпись под фактически
рекомендацией в вуз может поломать планы его дальнейшего жизнеустройства.
Откровенность, с которой все это было высказано, шокировала меня, а
пророчество испортило настроение, но пуще того было замешательство душевное:
ведь воистину опекал меня, не одну смену провел со мной под землей, таская
по горизонтам, объясняя специфику рудничного дела, критикуя порядки и
традиции, в те же кровлеоборщики перевел, зная мою страсть болтаться по
выработкам, к тому же и оплата некоторого риска в этой специализации была
весьма весома. Но все это было позже. А тогда моя просьба о переводе в
ночную смену отчего-то разозлила его, и всю дорогу от руддвора до
инстументалки он шел молча, а я семенил за ним, удивленный его реакцией...
Добился, получил перевод на три подэтажа ниже "нулевой отметки". Теперь
встреча с литовцами - только если случайность.