"Леонид Бородин. Без выбора (автобиографическое повествование)" - читать интересную книгу автора

исподлобья и представил его лицо за минуту до сообщения, лицо фактически
покойника, и вдруг слова: живи! Не сразу дошло, привычно руки за спину и
потопал впереди конвоира в камеру, два шага сделал через порог и с лязгом
решеточной двери разом понял и осознал, что будет жить. Жить! По небритым
щекам две крупные слезы, только две, вытер ладонью...
Ничего себе! Это я вытер две слезы со своих щек! Во, доигрался! Точно
помню, мне это понравилось. К тому времени я уже много знал о лагерных
делах, и нетрудно было представить дальнейшее: высадили с парохода по весне,
пригнали в пустынное место где-нибудь в районе Медвежьего ручья, объявили:
хотите выжить - окапывайтесь! За месяц вырос городок землянок и бараков, и
никакой тебе колючей проволоки, бежать некуда, потому что даже не "пятьсот
километров тайги", а тысяча километров тундры, где и дикие звери не бродят
просто так, но жмутся друг к другу...

Опять же не припомнить, с какого момента я начал скучать или, точнее,
тосковать по этому человеку. Хотелось видеть его чаще, но только видеть, а
не общаться, словно общение было запрещено, а нарушение запрета грозило
бедами.
...Освобождался однажды вчистую земляк, и попросил его отец наведаться
к жене и, не объявляясь, присмотреть, как она там, мужа похоронившая, живет
да радуется. Через пару месяцев получил письмо, что устроилась законная
неплохо, мужик при ней надежный, оба они при учительском деле состоят, а сын
отчима родным почитает и любит, и все довольны и счастливы, и лучше ему,
проклятому, не объявляться и не портить жизнь нормальному семейству.
Тут припомнил я, что действительно где-то в пятьдесят третьем приобрел
отец (отчим) для школьных нужд лошадь, а в конюхи напросился к нему мужик со
стальными зубами и отмороженными ушами. Был этот мужик хмур и неразговорчив,
участковый то и дело навещал его и отца расспрашивал, не бузит ли конюх и
овсом не приторговывает ли. Помню, приглядывался он ко мне, покататься на
лошади предлагал, кажется, даже про жизнь расспрашивал, а я хвастался, как
мне с родителями повезло, и все норовил про зубы его сверкающие разузнать да
про уши изуродованные: где это такие морозы случаются, что уши отваливаются?
Вот ведь в голову не могло прийти, что был сей смурной мужик посланцем с
того света от родного отца, вычеркнутого из живых всеми, знавшими его.

Как-то помогал я откатчику "разбурить кубовую" - нормальным языком
говоря, поставить на рельсы сошедшую с них кубовую вагонетку. Дело было
обычное, но понебрежничал и поставил в руках провернувшееся колесо себе на
указательный палец, который, как говорится, лопнул по швам. После
относительного залечения травмы мой начальник участка, бывший
"горнадзоровец", на свой страх и риск перевел меня временно на должность
кровлеоборщика, на которую права я не имел по причине малого стажа работы на
данном руднике. Дело это было несложное, но ответственное. В мою обязанность
входила оборка кровли только что взорванного забоя. Забой в шахте все знают
по фильмам. Это тупиковая часть штрека, где шахтеры отбойными молотками
скалывают уголь. В руднике забой - это пещера в скале. Грудь забоя - тупик.
Бурильщики пробуривают в скале (в груди забоя), говоря попросту, глубокие
дырки, туда закладываются патроны взрывчатки, соединяются между собой
"магистралью" - проводами, которые подсоединены к клеммам "адской машинки".
Взрыв - и пред вами очередная порция руды. Но случается так, что в