"Леонид Бородин. Без выбора (автобиографическое повествование)" - читать интересную книгу автора

изгнали с рекомендацией идти в массы и познавать идеологию рабочего класса,
к чему я и приступил тотчас же, как только выяснилось, что "сажать" не
будут...
В поисках самого что ни на есть "пролетарского" места на просторах
Родины примерно через год и оказался я в Норильске, еще недавно бывшем
единым громадным концлагерем, а в пятьдесят седьмом объявленном ударной
стройкой коммунизма. Коммунизм было предложено строить вчерашним зэкам,
которые не получили права покинуть заполярный город или не захотели этого
сделать по причине отсутствия житейских альтернатив.
Лагеря были уже расформированы. Нигде даже обрывка колючей проволоки.
Бараки преобразованы в общежития. В одно из таких был поселен и я.
Господи! И почему же в то время не пришла мне в голову идея стать
писателем! Не знаю, существовало ли еще на земле такое место, где на
квадратный метр земли приходилось столько трагических судеб! Их "плотность"
была так велика, что довольно скоро я "притерпелся" к такому соседству,
перестал запинаться на каждом шагу, как поначалу, и даже выстроил в душе
некую заслонку от чужих судеб, потому что почувствовал опасность увязнуть в
сострадании, сломаться от невозможности соучастия в бесчисленных чужих
бедах. Отстраниться было совсем нетрудно, потому что люди меня окружали
суровые, в душу не лезли и своих душ не раскрывали без надобности, ни на чье
сочувствие не рассчитывали и ни в чьей помощи не нуждались, к нам,
"комсомольцам", относились снисходительно, как к несмышленышам...
В первый же день моего пребывания в заполярном городе в магазине на
Нулевом пикете (наименование поселка) я услышал, как мужик в тулупе попросил
продавца: "Булку хлеба дай и банку комсомольцев". То есть - банку с
консервированной килькой. Я не был шокирован, потому что к тому времени за
спиной имел Братскую ГЭС и Кругобайкальскую дорогу, и "познавание идеологии
рабочего класса", рекомендованное университетскими партийцами и иркутскими
сотрудниками КГБ, шло уже полным ходом. Я лишь исполнился предчувствием, что
поджидают меня в скором будущем горькие и тягостные открытия, что правда,
поиском которой обуян, может оказаться объемнее моих возможностей познания
ее, что выводы, коих избежать не могу, могут окончательно поломать, изломать
мою жизнь, что, наконец, мое исключение из комсомола, тяжко пережитое, может
оказаться лишь первым звеном последующих исключений отовсюду, по существу,
из народной жизни, каковую я хотел видеть вопреки первому опыту познания -
по большому счету имеющей великий и оправданный смысл.
Я устроился работать в рудник и был определен на проходку. Детское
пристрастие к пещерам обеспечило почти восторженное восприятие рудничных
штолен, штреков, квершлагов, горизонтов, подэтажей, ходовых восстающих и
рудоспусков. Крепление предусматривалось только в центральных штольнях и
подсобных помещениях. Вечная мерзлота в креплении не нуждалась, и километры
рудничных ходов, особенно ходов брошенных, отработанных, были в моем
романтическом восприятии лабиринтом пещер, где заблудиться проще простого,
где эхо звучит, как львиное рокотание, где темнота, когда отключишь фонарь,
поглощает тебя, как молчаливое чудовище. А если углубиться в старые
выработки, куда соваться строго запрещено из-за метана и ненадежности
кровли, если отмахнуться и протиснуться сквозь запрещающую крестовину, а
потом идти, идти и читать стихи - звучания такого не получишь больше
нигде...
Поначалу был я определен на подсобные работы и добрый десяток дней