"Леонид Бородин. Повесть о любви, подвигах и преступлениях старшины Нефедова" - читать интересную книгу автора

- Почему ж это? - не на шутку оскорбился старшина.
- Ну, не знаю... Душа и сапоги... как-то не вяжется... А если кто-то
вообще босиком, так у него и душу не почувствуешь? Зеркало души - глаза, это
Чехов... Вам, конечно, виднее, но лично я бы сняла. И начальству вашему
может не понравиться...
Далее, чтоб с лица старшины хмурость изъять, нахваливала все, как
могла, благо порядок во всем был образцовый. Особенно в специальной
полоскальне портянок. Никакого дурного запаха. И в красном уголке - на стене
большая картина: Ленин и Сталин на скамеечке в Горках, иркутский художник
рисовал по заказу округа, а попала не куда-нибудь, а в этот маленький
гарнизончик. Ленин и Сталин оба ну такие... такие... как родные будто. Во
всех учебниках эта картинка есть, но там по мелкоте не разглядеть... А
здесь... У Лизаветы даже слезы подступили к глазам, и к старшине какую-то
особую нежность почувствовала, за руку его взяла, к плечу прислонилась, а
подумала не о нем. Другие народы... как они живут без таких вождей... Это же
сиротство... Не сознают, наверное... Ведь вот прожила же она жизнь без отца
и матери и даже что с ними случилось, толком не знает...
Лет семь было, маленькую родинку на плече расковырять пыталась,
Глафира, тетка, по рукам отшлепала: нельзя ковырять, кровь потечет - не
остановишь, помереть можно. Вот! Нельзя ковырять! Жить надо. И жить надо
правильно... И в том не придурь, а закон. Самый главный. По нему всенародное
счастье образуется. Но людей много, и все разные, то один не в ногу, то
другой. Не по вине - по невниманию да бестолковости. Людям помогать надо.
Собственным примером...
Тут от старшины откачнулась, потому что он словно закаменел от
неправильного понимания ее чувств. Откачнуться-то откачнулась, но в тот же
момент и подумала, что выйти б за него замуж - и вот оно, абсолютное
счастье, потому что и для сына Кольки такой бы отец - в самый раз. И так
нестерпимо вдруг захотелось ей этого самого абсолютного счастья, что слезы
уже не подступили, а выступили на глазах. Повернулась и сквозь одни двери,
другие, третьи - и на улице, а тут солнце полыхнуло из синей высоты, и
старшине, поспешившему за ней, понятно, что это солнце весеннее причина ее
слез, а не какая-нибудь бабская глупость.
Не специально, конечно, но только по простому стечению тропок вокруг
гарнизонных помещений оказались они оба на том самом месте, где обычно по
утрам старшина Нефедов являл себя жителям поселка. Теперь же явились они оба
рядышком, а время было как раз обеденное, станционные рабочие и служащие
спешили по домам, и всякий, проходящий падинской дорогой, вверх на
гарнизонную площадку глянув, останавливался и рукой махал одобрительно, а
старшина в ответ руку к козырьку: дескать, да, такие вот дела нынче, и
против таких дел ничего не имею, а, наоборот, в полном согласии.
Откуда-то мне известно об этой сценке-картинке, хотя сам не видел, но в
памяти есть, и чудно, что память способна на такие проделки - сотворять
картинки прошлого и пристраивать сотворенные в ряд с прочими, истинно
виденными так, что потом уже и не разобрать, где какие. И вот они друг за
дружкой: сперва старшина один во всей свой бравости на фоне надбайкальского
неба, а вот уже и не один, а с председательшей, и эта картинка так же
отчетлива во всех деталях, и я готов допустить, что просто не помню своего
присутствия, то есть не помню себя, смотрящего на эту сценку...