"Леонид Бородин. Повесть о любви, подвигах и преступлениях старшины Нефедова" - читать интересную книгу автора

повестка. Последнее письмецо, карандашом начерканное, получила летом сорок
третьего. Потом ни писем, ни извещений. Только в сорок четвертом бумажка:
пропал без вести. К тому времени уже отгоревала. Не ждала. У других, может,
и по-другому, но в ее, Лизаветиной, жизни если кто пропадал, потом уже не
возвращался.
В партию предложили. Потом в партком фабрики. Люди уважали, в
справедливицах числилась, оттого партийному начальству много лишних хлопот
прибавлялось. Начали перебрасывать с одного места на другое, иногда с
повышением, иногда с понижением, но всегда по учащемуся комсомолу -
открылись у нее способности по общению с молодежью, может, потому, что сама
себя молодежью чувствовать не переставала, хотя сынишка рос и рос и времени
себе требовал с каждым годом больше. А думать-то надо было о повышении
образования. Семилетка теперь уже как коряга поперек. Пошла в вечернюю
школу, работы не оставляя и такого совмещения не стыдясь. Война кончилась, с
японцами разделались по-быстрому, новая жизнь начиналась, и Лиза к этой
новой жизни готовилась всерьез, в институт нацелилась, но бес попутал.
Завела роман с женатым директором той самой "вечерки", где училась. Окончить
дали. А потом обоим по строгачу в учетную карточку. Его, бедолагу,
перекинули куда-то в Бурятию, на крохотную станцию, где одна начальная
"малокомплектка", а с ней, главной виновницей, долго не знали, что поделать.
Сама прослышала, что на ее родной станции председатель сельсовета все дела
запустил, дни и ночи в тайге пропадая, браконьерничая без огляду и всем
прочим потакая в сем грехе. Как узнала, намекнула партийному начальству.
Начальство - фронтовик-инвалид, Лизавету любивший по-хорошему, даже руку
крепко жал на прощание, успехов напожелал, помощь пообещал, если что...
После "довыборов" по звонку районного партийного начальства в
назначенный день и час местные сельсоветчики, то есть депутаты, все
собрались в здании сельсовета, что на самом берегу Байкала, на каменной
дамбе в ста шагах от бани, тут как раз на "мотане" Лизавета подъехала,
станционный парторг, инженер связи (его Лизавета еще со школьных времен
помнила, да фамилию позабыла), представил райкомовскую выдвиженку, все
быстро проголосовали и поспешили кто куда по рабочим местам, время-то
утреннее было. А Лизавета принимала дела у обескураженного и совсем
стушевавшегося бывшего, который, вполне смирившись с судьбой, не мог,
однако, пережить позора передачи дел соплячке-девчонке и выслушивать при том
всякие расспросы: где, мол, протокол такой-то и такой-то? и почему
постановление не подписано? а учет разве по форме?
Лизавета спешила, потому не очень-то считалась с чувствами отставника,
понимая так, что пожил мужичок в свое удовольствие, какую-никакую ставку
получал за то, чтоб советскую власть изображать, а по факту чисто кулачье
хозяйство вокруг себя устроил. В этом убедилась, когда пошла будущую свою
жилплощадь смотреть. Площадь стенка в стенку с сельсоветом, только вход с
другой стороны дамбы. А кусок берега, что у дамбы, весь в пристройках. Тут
тебе и коровник, и свинарник с сеновалом, и погреб - почти подкоп под
железнодорожную насыпь с железной дверью и замком в полпуда, и собачища
невиданной породы в конуре на длинной цепи, и куры кругом - ступать
опасно... В дом зайти отказалась. Ни о чем не спрашивая, сказала, что ровно
через неделю въедет в положенное жилье, мужик при том сообщении вконец
растерялся, ну да то его заботы. За все время осмотра никто из его
домочадцев даже в окошке не нарисовался. Знала, семья большая, но сочувствия