"Леонид Бородин. Повесть странного времени" - читать интересную книгу автора

ее взяли правильно и, следовательно, она принимала его не за того человека;
это означает также, что она сама есть жертва подлого обмана, с одной
стороны, а с другой, частично и виновата, так как не разглядела врага,
поддавшись слепому чувству.
И только сказав главное, он, наконец, взглянул на нее. И так стало ему
противно за себя, за свой кабинет, за свои слова, за все на свете, что ему
вдруг захотелось оказаться далеко-далеко, совсем в другом мире, где все было
иначе, и сам он в первую очередь, и чтобы вот так же рядом с ним сидела эта
полуженщина-полуребенок, но не смотрела сквозь него мертвым взглядом, а
обыкновенно, по-девятнадцатилетнему улыбалась бы, и не было бы между ними
страшной, непонятной, непреодолимой тайны-трагедии, именуемой мудрено и
настороженно - трудностями переходного периода. Захотелось ему также стать
самым что ни есть темным, политически неграмотным элементом, чтобы
освободиться от непосильного бремени веры, которая одновременно и требует
знания, и не допускает его, призывает к действию и обрекает на пассивность,
проклинает ложь и не позволяет быть честным.
Но что говорить! Если бы это желание было в нем сильно, он сумел бы его
удовлетворить. Но беда в том, что кроме этого желания было у него еще много
и других, всесильных и постоянных, а сумма их была его натурой. Да и разве
это возможно, чтобы человек вдруг взял и выпал из координат своего времени?
Наверно, это может случиться или уж с очень сильным человеком, или очень
слабым. Он не был ни тем, ни другим. Он был средним. А значит, и опорой
своего времени.
Чисто по-человечески потрясенный ее состоянием, что он мог предложить
взамен ее утратам? Он предложил ей исправить то, что еще казалось возможным
для исправления. В интересах ее будущего ребенка, в ее собственных интересах
он посоветовал ей отречься от мужа, вернуть себе девичью фамилию и уехать
куда-нибудь подальше. Родина велика.
Она послушно соглашалась на все. И он тут же продиктовал ей текст
заявления, пообещал как можно скорее дать ему ход. Он видел, что она не в
себе, и сознательно использовал это ее состояние, понимая, что после могут
прийти к ней колебания, сомнения, отчаяние. И, если она не сделает этого
сейчас, то потом запутается в своих чувствах и осложнит положение.
Он еще длинно и путано что-то советовал ей, но слышал свой голос
откуда-то со стороны. И кроме этого голоса, противного и нечистого, слышал
еще два, перебивающих друг друга: один говорил ему, что он немедленно должен
сделать нечто очень важное, что станет первым его настоящим делом в жизни, а
другой - тон в тон, слово в слово кричал ему, что он не должен этого делать,
потому что черт знает, что получится, и еще неизвестно, как все обернется.
Но ни тот, ни другой не говорили ему, что именно он должен или не должен
сделать, словно это было ясно само собой. Ему же ничего не было ясно, и он
еще некоторое время машинально говорил тоном старшего друга и наставника, с
каждым словом чувствуя себя все более и более погано, наверное потому еще,
что никак не мог кончить говорить. Начиная каждую новую фразу как последнюю,
заключительную, он вдруг вновь ударялся в какие-то пояснения, советы,
рекомендации, предупреждения, запутывался и порол уже несусветную чушь. Но,
наконец, совесть его возмутилась, и он прервал это подлое словоизлияние в
самом неожиданном месте и сказал прегнуснейшую фразу, от которой оба
вздрогнули:
- Ну, извините, меня ждут.