"Леонид Бородин. Третья правда" - читать интересную книгу автора

обращая внимания на ругань егеря, заваливал его катом на прутья и тащил
дальше.
Когда спуск кончился и открылось поле, и деревня завиднелась вдали,
взмокший Селиванов остановился, скинул шапку, расстегнулся и сел на снег,
охая и постанывая. Егерь тоже облегченно посматривал кругом, морщась от
боли, стряхивая с лица снег, таявший холодным потом.
- Это что! - хвастливо залепетал Селиванов. - Вот когда я в двадцатом с
Чехардака папаню своего волок с простреленными грудями! Вот тогда была
работа, я тебе скажу. Две гривы тащил живого, а две - уже мертвого. Нет,
чтобы взглянуть в глаза - пер как дурак. Ведь слышал же, что он стонать
перестал, а все тащил. Молодой был совсем, глупый... Уж как обозлился, что
покойника тащу!
- Кто это его? - без особого интереса спросил Рябинин.
- Кого?
- Отца, кого еще!
- Его-то...
Селиванов пошмыгал носом, покосился на егеря.
- Да было такое дело...
- Не хошь, не говори! Тащи давай, а то замерзну.
Деревня Лучиха, где жил (или считалось, что жил) Селиванов, была в
десяти километрах - ниже по речке Ледянке - от Рябиновки, стоящей немного в
стороне, но не на той же дороге. Дорога же шла в Кедровую и далее - на
Байкал и Иркутск. Уходя от егеря, Селиванов, понятное дело, шел на Лучиху,
хотя до Рябиновки было ближе. Но не в егерской же деревне было ему искать
спасения - там местные мужики, как бы ни были злы на своего егеря, за чужого
не заступились бы. И теперь, значит, Селиванов тащил егеря в "свой" дом,
купленный Селивановым несколько лет назад. Необжитый, не подновленный, как
положено, он лишь числился за Селивано-вым, зиму и лето живущим в своих
потаенных зимовьях.
В кооперативе, где приписан был Селиванов, давно махнули на него рукой,
в основном рукой председательской, не отсохшей от щедрости рук
селивановских. Подслеповатый, хромой, боящийся тайги, как черт ладана,
председатель кооператива был дюже силен в бухгалтерии и особенно по части
меха. Он не только понимал мех, но питал к нему созерцательную любовь,
которую Селиванов презирал, но изрядно поощрял по мере возможности и
надобности. Надоб-ность же была простая: чтоб жить не мешали, на участок его
не совались, чтоб никому не было до него дела. Потому что вся радость жизни
Селиванова состояла в том, чтобы жить по своему желанию и прихоти, ходить в
тайге лишь по своим следам или, по крайней мере, чтоб никто по его следам не
шатался...
Селиванов любил власть и хотел ее, но не над людьми, чьи души путанее
самых запутанных троп. Люди непостоянны и ненадежны, с ними нельзя быть
спокойным и уверенным, среди них - будь настороже, а то враз обрушится на
тебя, что ненужно и хлопотно.
Другое дело - тайга! После лета всегда осень, а зимой - снег, и никак
по-другому. Здесь, ежели по тропе идешь, можешь о ней не думать: не
подведет, не свернется кольцом, не вывернется петлей, а если уйдет в ручей
на одном берегу, на другом непременно появится, да там, где положе-но. А
язык?! Его среди людей держи в зубах, потому что одни и те же слова
по-разному поняты могут быть, и вдруг прищурятся глаза, губы сожмутся, и