"Леонид Бородин. Ушел отряд" - читать интересную книгу автора

наследственная, и от отца, и от деда, и вообще ото всей его по мужской линии
пролетарской родовы. Женщины же по третьему поколению из деревень краденые.
Обычай. Ехал мужик в неблизкую деревню, высматривал там добрую и работящую и
увозил. И мать Кондрашова, покойница ныне, и она увезенная была отцом,
помощником машиниста, почетная и денежная работа была - помощник машиниста.
А уж машинист, то вообще... Когда отец стал машинистом, избрали его в
какой-то "викжель". Что это такое, младший Кондрашов не понимал, говорили,
что профсоюз, чтобы права железнодорожников отстаивать перед всякими
властями. И перед советскими, когда Советы пришли.
А потом Феликс Дзержинский, что у самого Ленина за первого человека, он
всех шибко важных железнодорожников на "первый-второй" рассчитал, и старшему
Кондрашову повезло, в первых оказался, то есть опять на свое место -
машинистом. И так до старости. И младший по тому же пути навострился. Но бес
попутал. То есть, конечно, не бес. Грех так говорить. Но продвинули его по
комсомольской линии, сам польстился, не без этого, только с того момента
потерял он былую уверенность по земле ходить твердым шагом. Голос обрел, а
шаг потерял. Отец к советской власти с уважением, конечно, но, на сына
глядючи, кривиться стал. А когда сын поперек обычаю на местной белоручке
женился, хотя какая уж такая белоручка, если пятая в семье учетчика с
патронного завода, но все равно - белоручка, навоз от коровьего дерьма не
отличает... Разладились отношения с отцом, а тут и мать померла.
Разъехались, и всяк сам по себе. Потом армия, самый дальний восток, а теперь
вот будто бы командир партизанского отряда имени товарища Щорса. И идет он
на тайную встречу с самым, что ни на есть врагом советского народа.
Тропка меж тем на холм завиваться начала и, как только распрямилась на
вершинке промеж сосен, тут и увидел Кондрашов, к кому шел.
Кривые сосенки на холме, знать, потому и выжили, что к строительству
непригодны. Для дров же березы невпересчет кругом. На какой-то дерюге, что
на пень накинута, сидел староста Корнеев, опершись обеими руками на лопату.
А чуть поодаль на куче хвороста Пахомов развалился бороденкой кверху.
- А как насчет один на один? - спросил Кондрашов, подходя. - А лопата?
Не закопать ли меня тут собрался? Так то нелегкое дело будет, больно
крупного я формату.
Шутку Корнеев не принял. Кинул сосновой шишкой в дремавшего Пахомова.
Тот сей же момент вскинулся, увидев Кондрашова, разулыбался, довольный:
- Я ж говорил, придет.
- Говорил-говорил... Ты вот что, Мишель, топай в деревню, нам и впрямь
посекретничать надо с товарищем командиром.
"Ишь ты, "Мишель"", - удивился Кондрашов. А кто кому товарищ - хотел
сказать, но удержался отчего-то.
- Он, видишь ли, знал, - ухмыляясь, проворчал Корнеев вслед уходящему
Пахомову, - а вот я лишь надеялся, что придете. Так что ж получается? Он
лучший психолог, чем я? Я сижу, вы стоите. Нехорошо. Может, туда же, на
валежник? Разговор-то я задумал некороткий.
- Если по делу, можно и некороткий, - отвечал Кондрашов.
- Это смотря с чего начнем. А начнем, пожалуй, с лопаты, так что
погодим с посиделками.
Корнеев встал, кивнул Кондрашову, чтоб шел за ним. Успел заметить
Кондрашов, что староста нынче и выбрит чисто, и будто бы даже пострижен или
просто причесался умеючи, походкой же прям и шагом уверен.