"Игорь Боровиков. Час волка на берегу Лаврентий Палыча " - читать интересную книгу автора

Пронина", да "Старик
Хоттабыч". Еще, помнится, интересы мои распространялись на одну
страницу, вырванную из учебника анатомии. И ей же, увы, в основном
ограничивались. На странице этой, мятой и грязной, был помещен рисунок
наружных женских половых органов. Я ее выменял у Вовки
Зассыхи на отцовский перочинный ножик и изучал очень внимательно и
регулярно.
Вот такая была между нами разница в интеллектах. И все же дружили. Сам
удивляюсь, что он во мне нашел? Правда, я был ему лицеприятен, поскольку с
самого первого дня нашей дружбы принял на себя роль оруженосца при этаком
рыцаре, слушал его с разинутым ртом, во всем с ним соглашаясь, кроме его
лютой ксенофобии, неприятия всего неправославного человечества, и любимого
тоста: "За Расею от
Москвы до Москвы по часовой стрелке!" Короче всего того, что в наши дни
столь вдохновляет бритоголовых пэтэушников из "неблагополучных семей".
Однако активно не возражал, как бы меня его тосты ни коробили. Так пытался
иногда что-то вякнуть, но Максимюк быстро затыкал мне рот, ибо я никогда не
мог и не умел с ним спорить.
Впрочем, в те пьяные годы до моего поступления в университет, не так уж
близко к сердцу ранил меня его кондовый великорусский шовинизм.
Я, ведь, Близнец по гороскопу. Близнецы же всегда отличались некой
бесхребетностью и беспринципностью. А посему, выхлебав вместе с ним
очередной тост "от Москвы до Москвы" говорил сам себе, что, мол, хрен с ним,
пусть как хочет, так и дрочит, его право. А я, мол, буду дрочить иначе,
поскольку тоже свое право имею..
Он же за мной права Близнеца не признавал никак и требовал очень
настойчиво, чтобы я был таким же, как он сам, рожденный 21 апреля, аккурат
между Гитлером и Лениным. Но я таковым быть не хотел. Отсюда и пошел наш
разлад, ибо с 62-го года, когда поступил в университет, появились у меня
совершенно другие интересы и взгляды. Главное, я, полный невежда-дурак,
вдруг, как-то, резко почувствовал себя умней, образованней, и к его идеям
начал испытывать весьма активную неприязнь. А, посему и видеться мы стали
значительно реже.
Я Максимюка даже где-то стесняться начал, особенно, когда он в дымину
пьяный приходил на филфак пообщаться со мной и Ковалевой.
Светка тут же сбегала, а я всячески, под любым предлогом, пытался его
оттуда увести. Однажды, помнится, чтоб хоть куда-то спровадить, завел в
главное здание, знаменитые "12 коллегий". Идем мы с ним рядом по длиннущему
коридору: шатающийся, мятый, растерзанный
Максимюк, и я, делающий этакий индифферентный вид, мол, якобы, с ним
даже и не знаком. В коридоре же через каждые 10-15 метров попадаются
окошечки самых разных лабораторий, где сидят девушки лаборантки. Так он в
каждое такое окошечко засовывал свою черную кудлатую башку с топорщащимися,
как у кота, усами и, выдыхая жутчайшую водочно-бормотушную смесь, хрипло
интересовался: "Пиво есть?" До сих пор помню совершенно жуткий ступор,
который охватывал бедных девочек-лаборанток при виде сей взъерошенной и
пьяной физиономии.
Впрочем, окошечки эти действительно отдаленно напоминали окошки пивных
ларьков.
А с шестьдесят шестого все наши связи вообще прекратились, ибо