"Игорь Боровиков. Час волка на берегу Лаврентий Палыча " - читать интересную книгу автора

Но, кроме него, присутствует в моей квартире еще и красный уголок, куда
я напихал всякую хренотень, так, для смеха. Если внимательно приглядеться то
есть там и "Положение об индивидуальном соц. соревновании в редакции изданий
на испанском, итальянском и португальском языках" Издательства АПН, да два
прод.заказа: "Вас обслуживает гастроном Новоарбатский", где и сайра 95 коп
банка, и ядрица по 0-56 1п и водка Лимонная (завода Кристалл) по 10-56.
Есть там талоны столовой нашего издательства, московские транспортные
билетики, портреты дорогих товарищей: Никиты Сергеича,
Леонида Ильича, Владимира Вольфовича и даже лазерные цветные копии
плакатов тридцатых годов: "Слава могучей советской авиации!" "Слава
сталинским соколам!" "Пятилетку в четыре года выполним!" Ну и, конечно,
подлинники родных бабок - Ленин к Ленину, четвертачки и червончики, а также
зелененькие трюндели, да желтенькие рублевики.
Так и висят на стене тихие и смирные как мандавошки, а, ведь, сколько
из-за них страдать-то приходилось! Утром вставать с бодуна и переться на
метро до Бауманской. А там сидеть неопохмеленный и читать верстку
Волкогонова (между прочим, того самого Волкогонова)
"Основы партийной пропаганды в вооруженных силах молодых независимых
государств". Читать и не сблевать, эт, ведь, блин, сколько надо было
затратить энергии-то, и все из-за них, фантиков этих, что на стеночке висят
в красном моем уголке.
Значит, соорудил я уголки по образу и подобию тех, что в душе моей
самой жизнью образовались, и что же получается? Белый уголок вызывает у
меня, естественно, всяческое восхищение, глубочайшее уважение, почитание
и..., увы, ничего более. Красивое оно все это, белое! Когда я в январе
девяностого года, почти сразу после
Издательства АПН и лужниковских митингов оказался жильцом и работником
подворья белой Русской Зарубежной Церкви, уж как старался их полюбить. Начал
с правописания, что было проще всего, ибо взяли они меня к себе на подворье
именно наборщиком текстов по старой орфографии, с условием, что я ее освою в
кратчайший испытательный срок. У них на компьютере, помнится, и ять была, и
фита c ижицей.
Освоил. Все яти и фиты выучил назубок, как гимназист. И даже полюбил
ихнюю белую грамматику весьма искренне. Однако, остальное белое с любовью
как-то не определилось. Уж больно чужое все, не мое. Они, конечно же, люди
русские, вот только не наши русские. Не жили они в коммуналках, не стояли в
очередях, не орали продавщицам: "Девушка!
Больше полкила на рыло не давать!" Не кричала через их головы из-за
прилавка златозубая Клавка в кассу златозубой Зинке: "Зинк, Агдам, бля, боле
не выбивай! Пол ящика осталось!" Никто из них никогда не тусовался у пивных
ларьков, не пил пиво с подогревом, не требовал долива после отстоя пены,
никогда не скидывался по рваному на троих.
Так о чем мне с ними говорить? Можно, конечно, о Пушкине, да только
мало одного Пушкина для взаимопроникновения душевного...
Ну а красный уголок с Никиткой, Ленькой, плакатами пятилетки, с
рублевиками, червончиками и четвертачками - выходит и есть то самое,
единственное, что я знал, всю свою жизнь. Получается, именно это и есть мое
родное, а не купленные по дешевке в Измайлово копии-новоделы офицерских
полковых нагрудных знаков и царских орденов, двуглавые орлы, да портреты
убиенной императорской фамилiи, что так обильно украсили стены б?лаго