"Игорь Боровиков. Час волка на берегу Лаврентий Палыча " - читать интересную книгу автора

"Красная Аврора", и я испытывал нечто вроде катарсиса.
Прямо передо мной, на сей раз наяву, а не во сне находились на
расстоянии вытянутой руки те же самые тусклые лампочки, обшарпанные,
замызганные стены ленинградских лестниц и задних дворов моего детства и
юности. Было некое ощущение, словно я вопреки всем философским доктринам
умудрился дважды войти в ту же самую реку, в мою собственную прошлую жизнь.
Было понимание моей абсолютной принадлежности к этим стенам, лестницам,
дворам, к этой реке времени, которая принимает меня дважды именно потому,
что я тут свой среди своих.
И полутора месяцев не пройдет с того ноябрьского дня, как я буду так же
хлебать водку из горла посреди Манхеттена вместе с Ленулей
Меклер. Вокруг нас засияют тысячи огней столицы мира, роясь
бесчисленными отражениями в зеркальных гранях небоскребов. Ленка предстанет
предо мной в шикарной норковой шубе, с огромной меховой муфтой, как носили
дамы в 19 веке. И вот прямо из этой муфты мы с ней будем тянуть водяру
посреди Таймс сквер среди веселой, праздничной стоязыкой толпы.
Но это будет другой мир и другая жизнь, протекающая среди не моих
огней, улиц, домов, лестниц и стен. Жизнь, в которую я вошел чужим,
непрошеным и случайным...
... По-моему это Платон как-то говорил, что всякий неодушевленный
предмет имеет свою душу, воплощенную в идеале сего предмета. Если так, то не
врал. Я точно чувствую, как у моего граненого стаканА его русская душа
радуется и просит, когда я в него наливаю. А также совершенно явственно
ощущаю (правда, только после третьей), как через душу сего стаканА сливается
астрал моей собственной души с астралом великого народа, разбросанного по
пивным и вытрезвителям от
Камчатки до Бреста.
Короче говоря, снова запил я, Шурик, и продлится на сей раз мое
пьянство столько, сколько хватит у меня силы воли и финансовых средств. Но с
силой-то воли у меня все в порядке. Ее у меня не меньше, чем у
семидесятилетней бабы Марфуты, бывшей соседки-алкоголички по моему дому, что
был когда-то на улице
Плеханова в Перовском районе города Москвы. Помнится, однажды в начале
80-ых, выхожу я из квартиры, а бабка стоит на лестничной площадке,
пошатывается, пьяненькая и веселая. Я ей говорю: "Что, баба Марфута, опять
выпила?" А она мне отвечает жарким таким шепотом: Олех! Выпила я! Вот не
поверишь, я, ежели, захочу, то могу и день пить, и два, и три, и чатыре, и
пять, и няделю, и месяц!
Някто меня не остановит! Откуда у меня сила воли такая, а!?
Так что, за силу воли я не волнуюсь. А вот финансы меня беспокоят.
Боюсь, что из-за финансов пьянство может меня резко бросить, дав под зад
хороший пинок. Мол, нет денег, так и не хрен пьянствовать! Грустно у меня
стало с финансами. Канада с нового двухтысячного года серьезно поменяла
правила приема беженцев, и теперь они стали такими злыми и неприветливыми,
что наши люди, вдруг, вот так разом, взяли, да прекратили сюда ехать и
просить убежище. Как ветром сдуло. А я, ведь, в основном, только и жил за
счет того, что переводил документы наших людей, которые объявляли себя здесь
беженцами. Не стало их, не стало и денег. Совсем не стало. Помнишь, как один
из героев петербургских то ли ментов, то ли бандитов говорит, что денег не
бывает просто и не бывает ваще. Вот и у меня, похоже, уже пошло на "ваще",