"Игорь Боровиков. Час волка на берегу Лаврентий Палыча " - читать интересную книгу автора

журналистом, который сварганил на него не менее оригинальную статью под
тревожным заголовком: "Les Russes arrivent" -
Русские идут. А статью свою решил проиллюстрировать снимком
вышеупомянутого лозунга. Сфотографировал он, значит, этот нашими людьми
обработанный рекламный щит и дал под снимком такую вот подпись (привожу
дословно): "Gloire a votre
mХre, le parti communiste. Un cri
de nostalgiе pour le passИ sovietique!"
(Слава вашей матери, коммунистической партии! Ностальгический крик по
советскому прошлому)
Ну и сам понимаешь, после таких лингвистических экзерсисов, я каждую
зиму уже весьма спокойно прохожу в парке Кинг Макензи мимо хоккейной
площадки, составленной в точности как у нас из сборных деревянных щитов. На
щитах, естественно, написано то самое слово из трех русских букв, а за ними
несется красочный родной мат от пятнадцатилетних хоккеистов, будущей
гордости канадского хоккея...
... Вот и вчера прочел я трижды твое электронное письмо, взял фляжечку
черного рома "Капитан Морган" и пошел с ней в парк Кинг
Макензи, что сразу за нашим домом. Я часто туда хожу в любое время
года, тянет меня в этот под самым боком существующий уголок лесной чащи.
Зашел, сел посреди деревьев на пенек, согрел душу парой глотков и принялся
размышлять: А почему это Шурик не настоял, чтобы сын отвез его в Италию и
Испанию? Вспомнилось вдруг, как летом пятьдесят шестого года мы стояли с
тобой, спрятавшись от дождя под огромной елью и ты, с горящими глазами,
цитировал Бабеля:
"Италия! Ты вошла в мое сердце, как наваждение! Имя твое дороже для
меня, чем имя любимой женщины... " Дальше забыл. Но абсолютно врезался в
память конец цитаты: "В Италии есть король. Его надо убить!" Прекрасно
помню, как вспыхивали при этих словах твои глаза, и у нас обоих
перехватывало дыхание, настолько мы представляли себя
революционерами-цареубийцами.
Я вспомнил ту мокрую разлапистую ель нашего отрочества, снова принял
пару глотков рома, а когда вторая теплая волна обошла и погладила все
закоулки души, принялся думать об Италии, которая тоже вошла в мою жизнь,
как наваждение в октябре шестьдесят четвертого года.
Посмотрел вокруг себя на багряно желтые заросли кленов посреди сосен
парка Кинг Маккензи и увидел, что снова осень, что сподобил меня Господь еще
раз дожить до ее золотого великолепия. Канадская же осень настолько
прекрасна, что здесь я впервые в жизни почти без боли в сердце расстаюсь с
августовскими днями, с уходящим летом. А, ведь, сколько помню себя, всегда
при виде красной бузины и спелой рябины у меня слезы на глаза наворачивались
от грусти, что вот еще одно лето моей жизни уходит навсегда. Помнишь ли
"Бабье лето", полуподпольную песню нашей юности?
Клены высветили город колдовским каким-то светом.
Это снова, это снова бабье лето, бабье лето.
А я кучу напропалую с самой ветреной из женщин,
Я давно искал такую и не больше и не меньше...
Как же при звуках этой песни менялся окружающий меня мир!
Становился таким таинственно завораживающим, зовущим куда-то вдаль, в
будущее, за горизонт крашенных охрой жестяных ленинградских крыш с печными