"Артем Боровик. Спрятанная война " - читать интересную книгу автора

на тощих спинах ржавые кондиционеры, с мясом выковырянные из окон покинутых
модулей. Время от времени истошно взвывали пружины, вырываясь из прогнивших
госпитальных матрацев. Со скрипом открылась и потом закрылась дверь с
надписью "СЕСТРА-ХОЗЯЙКА": в этом кабинете два года назад мне накладывали
повязку на колено после неудачного прыжка из вертолета, потом зачем-то
делали анализ крови и, не дождавшись его результатов, через пару минут
объявили, что анализ чист "как слеза ребенка".
Выйдя отсюда после перевязки, я, помнится, увидел парня на носилках, у
которого оторвало обе ноги выше колен.
Взгляд его выплаканных глаз прошибал насквозь даже самых бронированных
вояк. То был взгляд человека, который знал наперед всю свою и вашу жизнь.
Это делало его еще больше похожим на веласкесовского карлика.
Память отчетливо воспроизводила увиденное и услышанное в ЦВГ за годы
войны.
Казалось, сотни прошедших через этот госпиталь раненых и больных,
выживших и умерших, молчаливой толпой бродили следом за мной по темным,
опустевшим коридорам.
Вот здесь, у этой самой операционной, я видел в июле 86-го солдата,
совсем еще мальчика, у которого снесло осколком снаряда всю нижнюю часть
лица: за три часа после ранения - он не терял сознания - солдат выстрадал
не меньше, чем человечество за всю свою историю.
Потом кто-то додумался перевернуть его на живот, ткнув тем, что
осталось от лица, в подушку, чтобы он не захлебнулся кровью.
В госпиталь меня, только что впервые приехавшего в Афганистан,
отправил тогда бывший ЧВС 40-й армии генерал Щербаков. Он сделал это в
ответ на наивную просьбу дать мне борт, чтобы лететь на боевые в район
Рухи. "Езжай сначала в ЦВГ, поброди там, - сказал он, - и посмотри, что
война делает с человеком. Остуди свой пыл, и после этого поговорим".
ЦВГ пыл мой не остудил, но помог еще раз убедиться в том, что вид
чужих, более тяжких страданий превращает твои собственные переживания, до
того казавшиеся безысходно-тупиковыми, в сущий пустяк. Глядя на смертельно
раненных, чувствуешь, как где-то на самом донышке подсознания шевелится
радостно-подлое: "Ух, не со мной!
На этот раз - не со мной!"
...Сейчас я продолжал этот "вечерний обход" в поисках хоть одной живой
души, пока не наткнулся на ведущего терапевта, человека средних лет,
деловито резавшего в одной из палат на окровавленном табурете кусок мяса.
- Баранина, - вовремя пояснил он. - Начальник психиатрического
отделения и я готовимся к прощальному ужину. Милости просим.
Мясо, истекавшее кровью в госпитальной палате, подействовало на меня
удручающе. Я отказался от приглашения, но не забыл попросить лекарств,
которые потом, надеялся я, никогда мне не понадобятся В массивном железном
шкафу остались лишь таблетки седуксена, какие-то неведомые депрессанты и
транквилизаторы. Я зачем-то набил ими карманы. Должно быть, из жадности.
Таблетки и впрямь так никогда мне и не пригодились. Их забрал у меня,
обменяв на пару банок тушенки, десантник с меланхолически-потусторонним
взглядом, служивший на 42-й заставе близ Саланга. Бросив пару "беленьких" в
рот, парень пообещал "растянуть балдеж до самой до границы".
Мало того, что он знал наизусть официальные медицинские названия
каждой таблетки (реланиум, элениум, амитриптилин и т д.), но именовал