"Алла Боссарт. Повести Зайцева" - читать интересную книгу автора

- Майор Токарев, - старший шатен заглянул Хлесталову в глаза, однако руки не
подал и даже спрятал ее под стол. Моложавый наоборот - пришвартовался к
Хлесталову и нежно потряс ему ладонь обеими руками. "Петраков, - сообщил он.
- Алексей... можно без отчества". Таким образом Хлесталов оказался зажатым
между обоими шатенами. Осторожный дмн Пащенко взгляд свой погасил и
сосредоточился на пепельнице.
- Как ваша рукопись попала на запад? - дружески спросил безотцовщина
Петраков, а усатая Апресян, закрыв глаза и массируя веки, шептала: "Кому
верить, на кого ставить?"
Хлесталов не стал множить число риторических вопросов и удивляться типа:
"Какая рукопись?" Участь его была решена, и это было ясно даже ему самому -
при всей беспечности, порожденной сенильными процессами.
Приятный товарищ Петраков и майор Токарев еще не раз встречались на
жизненном пути Хлесталова, и всякий раз он с симпатией вспоминал первую
встречу с ними, вестниками его славы, в кабинете дмн Пащенко, в тот же день
подписавшим приказ об увольнении выдающегося специалиста, несвоевременно
впавшего в ересь диссиды.
После обыска в квартире вездесущая "Свобода" прислала к Хлесталову
исключительную блондинку в рубашке, расстегнутой по солнечное сплетение...
Оперативная блондинка тем же вечером вышла в эфир - и очень скоро
иностранные корреспонденты, которым суждено было вслед за декабристами и
Герценом сыграть свою озорную роль в великой российской побудке, протоптали
в заплеванный подъезд Хлесталова свою незарастающую, как казалось, тропу.
Они неразборчиво бормотали "мадам", приподнимали перед Суламифью кепки и
гребли в грязной обуви мимо нее в единственную комнату - лабораторию новой
футурологии, студию восходящей звезды советского нонконформизма -
Клезталофф'а. Его имя упоминали рядом с именами Войновича, Ерофеева,
Аксенова, Кабакова, а Марго в одной из передач дерзко сравнила его с
Оруэллом.
Вот и загудели в уши Хлесталова медные трубы славы. И побрел он, спотыкаясь,
сквозь них, алкаш и безумец, сжимая ладонями бедную больную голову, в
которой голоса труб резонировали, как в новостройке. Таким Хлесталова
застало начало так называемой перестройки. В марте - апреле 85-го он еще
успел отсидеть полтора месяца в Бутырках - за тунеядство, после чего ихние
буржуи и наши правозащитники прямо помешались на нем. Его наивно приглашали
с лекциями в Вермонт, на какие-то симпозиумы под эгидой ООН, "Балладу"
перевели на 15 языков, и в пятнадцати странах его ждали сумасшедшие
гонорары. Оформляться за границу он даже не пытался, но наверстывал здесь -
по посольствам и вернисажам, откуда его транспортировали разнообразные
иномарки и сгружали, бесчувственного, на руки резко постаревшей Суламифи.
Повсюду, не таясь, Хлесталов мелькал с раскованной блондинкой со "Свободы" -
Марго Оболенской и как-то вдруг прекратил вешаться. У него появился "круг".
Явление новое для Хлесталова и глубоко чуждое мне. Он приобрел
труднопереносимую манеру, где бы мы ни встречались, по-птичьи вертеть
головой в поисках знакомых, говорить отрывисто, переспрашивать и поминутно
поглядывать на часы. И хотя Марго, свойский кадр, мне нравилась, - я
отчего-то стыдился гонять теперь чаи с Суламифью, которую нежно любил, - и
не стал бывать у Хлесталова. А в "круг" меня не тянуло. Да и, по правде
говоря, не звали. Так постепенно и перестали видаться, и совесть нации
пропала из виду.