"Алла Боссарт. Повести Зайцева" - читать интересную книгу автора

если бы простые и сильно пьющие люди, которые работали бок о бок с
Билятдином в одном цеху под руководством Горемыкиной, или, как звалась она
для краткости, Андревны, если бы они могли обратиться мыслями к высоким
примерам, они бы, не исключено, испытали (вместо стыда и замешательства)
что-то типа профессиональной гордости. Но поскольку все рабочие столярного
цеха, за вычетом Билятдина Сафина, проблему своего культурного досуга
традиционно решали путем незамысловатой игры в домино в сочетании с
допингом, бутылка которого устанавливалась тут же, на днище перевернутого
"изделия", как официально именовалась выпускаемая продукция, - постольку
никто из них не мог осознать истинного содержания ремесла, в котором
развитой человек видит отчасти смысл даже мистический.
Что касается так называемой Андревны, то водку на гробу она не пила и в
домино, разумеется, с работягами своими не стучала. Но была изнурена
безмужним бытом, бесконечными приводами сына Юрия в детскую комнату милиции,
парализованной матерью и прочими факторами дремучих буден, повсеместно
распространенных в среде женского населения России, но от этого не менее
гибельных. К тому же на ее костлявых плечах лежало выполнение плана,
произвольно спущенного Горбытом в количестве 200 изделий в месяц. Это
значит, с учетом праздников и выходных, - десять гробов ежедневно при ручном
производстве силами девяти человек да плюс простои по сырью: сосновая доска
поступает с перебоями, а дубовая для правительственного гроба - вообще
"запланированный дефицит". То есть в плане эти двенадцать дубовых гробов
стоят, но заранее известно, что материала для них нет и не будет, и если
Горемыкина сама по своим каналам семь-восемь кубометров не достанет, вся ее
пьянь останется без премии, а лично Горемыкина всегда имеет шанс огрести
выговор по партийной линии, потому что, как известно, этот наш хлам и прах
находится в постоянной боевой готовности к выносу из всевозможных
президиумов ногами вперед.
Короче говоря, задумываться о месте руководимого ею труда в мировом порядке
вещей Наина Андреевна тоже, конечно, с полной отдачей не могла. Ее
культурного и духовного развития хватало только на то, чтобы наивно
блефовать перед знакомыми, которые постепенно от нее все равно
отворачивались, что она, дескать, служит начальником цеха на мебельной
фабрике в Люблино. Она полагала, что это придаст ей веса в обществе и
позволит найти приличного, малопьющего человека на роль мужа, а также отца
для грубияна и онаниста Юрия. Но хотя некоторый лысоватый отставник и
ночевал у нее раза четыре в момент отъезда Юрия в пионерский лагерь, но
разделить жизненную поклажу с этой непрокрашенной, с седыми корнями,
сорокавосьмилетней женщиной, принять всей душой ее варикоз, сломанные ногти,
золотые зубы, жидкую грудь, кашель, а также ее прыщавого урода, а также
сварливую зловонную старуху в пролежнях - таких желающих что-то пока не
находилось. От знакомых, как уже было сказано, Наина Андреевна путем
вышеуказанного вранья добилась только озлобления в адрес своей, как они
ошибочно полагали, ненормальной и черствой позиции. Мамашу уже года три
волновала одна-единственная проблема дефекации. Юрку оставили на второй год
после того, как Наина пропустила мимо ушей намек директрисы на финскую
спальню. А сам Юрий клал, по его выражению, на "мымру" со всем своим
малозначительным прибором. Будь она хоть министр.
Единственным человеком, который сочувствовал Андревне как женщине и уважал
ее как специалиста, был Билятдин Сафин. Да и Горемыкина положительно