"Алла Боссарт. Повести Зайцева" - читать интересную книгу автора

особенно этим своим ужасным нищим взглядом, который будто прирос к ее
жалкому лицу - жалкому и испуганному с самого августа. С той самой ночи.
Я прекрасно знал, что она скажет, эта дура, и она именно так сказала: пошли
к нам, только умоляю, не ляпни чего-нибудь, ты понял, ни слова, у-мо-ля-ю!
Ты дура, сказал я, дура была, дурой и осталась, дура дурой. В гробу я видел
вашу баню, меня ждут.
- Да,- еле слышно шепнула эта бедная дура и наконец убрала свой людоедский,
жуткий свой взгляд и низко опустила голову. Я сидел напротив, на диване и
смотрел, как слезы капают ей на колени: кап-кап. - Я понимаю. Ты хочешь
сказать, мне тоже надо туда пойти? Но я не могу, пойми ты, не могу... -
канючила и канючила.
Мне хотелось ударить ее, как в детстве била меня мать: по губам, раскрытой
ладонью, сильно - "за хамство твое поганое". За жалкий ее стыд, за ее жалкие
слова, за то, что она жалкая сучка дворовая с крошечным сучьим паскудным
сердчишком.
Отцу Дионисию я принес в подарок мигающую елочную гирлянду "Московский
фонарик", потому что игрушки дети делали сами, а лампочки купить так и не
выбрались. Юный математический гений сдержанно расцвел, а девчонки,
озаренные разноцветной пульсацией, пустились вдруг в смирное вежливое
кружение - вроде маленьких ангелов. Они были в белых одеждах и, вероятно,
ощущали себя снежинками, как свойственно под Новый год маленьким девочкам.
Лишь одна их сестра, пятимесячный ползунок Евдокия, временно не включалась в
хоровод, а лежала, задрав ноги, в корзине и улыбалась всеми ямочками своего
счастливого организма.
С мороза вошел старший Вася, самый степенный из семейства. "Здравствуйте
всем", - сказал мужицким басом и втащил упирающегося гостя. Я, конечно,
узнал его, хотя видел только однажды. Забыть Феденьку невозможно.
Карикатурно вытянут в длину, как макаронина. Редкие волосы нитками висят со
щек и верхней губы. На лысый череп нахлобучена древняя шляпа цвета засохшей
грязи. Молодое лицо, если рассмотреть поближе, сплошь покрыто тонкой
паутиной морщин. Ярко-синие глаза плещут святой бессмысленной добротой. В
черном рту - ни единого зуба. Улыбался гость так, что хотелось плакать.
Дурачок пробулькал что-то, кланяясь на все стороны и размашисто крестясь.
"Спаси тебя Бог, Феденька", - улыбнулась Вера и усадила за стол. Он
неразборчиво запихивал в рот пищу и восторженно смотрел на мигающие огоньки.
Когда большой маятник на стене стал бить полночь, Феденька вместе с детьми
захлопал в ладоши и засмеялся, широко раскрыв беззубый рот, как ползунок
Евдокия. С двенадцатым ударом встал, подошел к ее корзине, опустился на
колени и промычал: "Итуты, Итуты, блатави!"
Бог его знает, за посланца каких чертогов принял он, бездомный бродяга, ту
белую лебедь на случайном песчаном бережку, копая с вечера червей, когда
звезды так и чиркали по небу, подводя итоги сезона... В каких чертогах он
сам себя представлял в илистой мути своего воображения, а может, и в
сверкающих гранях чистейшего кристалла (нам-то почем знать), когда ангел
этот хрустальный, не касаясь земли, подплыл к нему, сидящему на корточках, и
загадочно молвил с высоты: "Товарищ, обвенчайтесь со мной, я дам вам десять
рублей". И взял его холодной рукой за локоть и повел под темные своды, где
горели редкие теплые огоньки. "Простите, батюшка, - сказал ангел, стуча
зубами, - он вдрабодан пьян и лыка не вяжет, и к тому же вывалялся весь, как
свинья, не обращайте внимания. Это со страху. Давайте, пока он на ногах". И