"Алла Боссарт. Повести Зайцева" - читать интересную книгу автора

Турманова. Смутно помнилось, что была генеральша тихая - тишайшая. Пахло от
нее при жизни сандаловым веером. Умерла рано, Маше не исполнилось и десяти.
Мама выходила исключительно лишь на крыльцо: какой-то послеродовой психоз -
страх открытого пространства. В последний год только могла делать несколько
шагов по участку вблизи дома. Тут была ее крепость, ее мир и ее могила.
Никто, кажется, и не возражал. Раз в неделю генерал привозил ей продукты и
платил бабе Насте из Жабрина за общий "обиход".
Баба Настя, крепкая восьмидесятидвухлетняя старуха, ухаживала, кстати, и за
могилкой. Маша этого не знала и интереса к данному вопросу не проявляла.
Гаврила Артемидыч бывал на кладбище обыкновенно под Пасху, но не в самое
вербное воскресенье, чтоб не оказаться ошибочно замеченным в культовых
отправлениях. Марья же Гавриловна так и не удосужилась за десять
сознательных дачных лет заглянуть на погост.
"Что же я за крокодил такой? - справедливо подумалось невесте, чьи
разомлевшие ступни лизало едва уловимое течение умирающей воды. - Мать ведь,
лично же родила и даже, говорят, свихнулась на этой почве. Как ни крути,
тварь я неблагодарная. И ведь рукой подать. Никуда, елки, ехать не надо..."
Долго еще Марья Гавриловна размышляла в этом направлении, пока гребень
дальнего ельника не почернел на фоне вылинявшего неба. Тогда, набросив
сарафан, она перешла вброд речушку и, свернув на крутую тропку, поднялась к
церкви. Храм Рождества Богородицы смутно белел свежей известкой, от стены
сочился запах стройки. Маша перешагнула поваленную клепаную ограду и ступила
в бурьян кладбища.
Она не знала, где могила, и брела в тумане и бледном свете молодого месяца
наугад. И тут среди расплывчатых теней словно бы из того же тумана перед ней
сгустилась едва различимая фигура. Марья Гавриловна вздрогнула, дернулась
убежать, - но вот она спотыкается и, успев только скверно ругнуться, мордой
летит в крапиву.
Подвывающую от жгучей боли, ее выволакивают и сажают на скамеечку, чьи-то
легкие руки обкладывают распухшее и залитое слезами лицо большими мягкими
листьями - видимо лопухами, гладят по голове и плечам. Маша никак не может
навести на резкость зареванный взгляд, перед ней маячит смазанное, не в
фокусе, пятно лица, со стороны которого прямо, кажется, в душу течет густой
медовый голос, словно общее теплое марево звуков над летним лугом: "Ничего,
доченька, ничего страшного, до свадьбы заживет, ну обстрекалась малость,
даже и полезно..." Совсем близко Маша видит черные глаза, входит по колено,
по грудь в их вечернюю воду, ныряет и качается там, на податливой чистой
глубине. "Вы кто?" - спрашивает, выныривая и прерывисто всхлипнув. "Матушка
я, не бойся", - отвечает голос.
И с громким, младенческим ревом, трясясь и выталкивая со слезами пробки
скопившейся в канализационной системе ее организма дряни, - Маша повалилась
головой в колени сухощавого призрака и задохнулась в забытой утробной тьме.
Вы можете спросить, откуда я все это знаю. Очень просто. Уже давно я стал
при отце Дионисии чем-то вроде агента по снабжению. У начальника местного
леспромхоза, исправно пьющего и потому лучшего друга всех ильичевских
дачников, по исконной схеме выменивал списанную вагонку: десять кубометров -
ящик прозрачного золота. Строительные связи брата и кое-какой опыт в области
погрузочно-разгрузочных работ, которым обладали мы с коллегой Батуриным,
плодоносили практически дармовой кровлей, цементом, кирпичом. Вы можете
спросить также, зачем искал я на свою жопу этих приключений. Дело в том, что