"Алла Боссарт. Повести Зайцева" - читать интересную книгу автора

подлеца.
Сосед замолчал, обвел застолье надменным взглядом и опрокинул который уже
стаканчик. Я заметил, что он опасно съезжает со стула. Однако поднатужился
земеля - и досказал свою историю.
Вкратце она имела такое завершение.
Он прослужил еще полгода, несмотря на улюлюканье прессы, типа: "Русский
писатель обвиняет русского чиновника в связях с КГБ!" И все бы ничего, да
Маша после приключения в замке совсем одичала и вскоре завела любовника,
французского певца, наркомана. Б. вынужден был развестись. Его имя второй
раз запрыгало по газетам... Тут уж великая держава не стерпела. Из рая Б.
отозвали. Но от родного бездорожья и братания он поотвык. Познакомившись в
горах с американской туристкой венгерского происхождения, не стал тянуть
роман, моментально женился и уехал с ней сюда, на остров Манхэттен. Где,
собственно, и пристрастился к своему другу с квадратным дном и запахом
перепревшей соломы.
О Хлесталове известий больше не имел. Вот только недавно знакомая
журналистка с радио "Свобода" (которая - не свобода, а журналистка - отчасти
скрашивает невеселую американскую житуху) насплетничала ему, что Хлесталов
залетел вроде в Чечню, после чего много кричал, в том числе и по "Свободе",
и окончательно свихнулся. Теперь он находится вроде бы в том самом
учреждении, возжегшем его на первый литературный опыт. И никого, по словам
Марго, видеть не хочет.
Заверещал зуммер. На всю комнату, так, что даже русский купец Батурин
разобрал, Марица прокаркала, что прибыли папаша, престарелый хортист мистер
Сильви, и желают иметь встречу с зятем.
Раб Божий
Эта идиотская история случилась в деревне "Приветы Ильича" через год после
того, как наши козлы-людоеды обосрались с Чехословакией.
Как раз Витек, морда оккупационная, сосед мой по даче, вернулся из армии. Ну
как, освободитель, живьем братишек давил или уж так, после "калашникова"
дохрумкивал? Обиделся, сунул по челюсти и ушел в свой курятник, чуть калитку
с петель не сорвал, не стал ждать, пока я зубы соберу. Ну а вечером
заруливает к нам на поляну, с бутылкой, в джинсах чешских, безрукавка -
карман на кармане: на плечах, под мышкой - штук сорок... А наши пацаны:
треники с пузырями на коленях да "техасы" из "Рабочей одежды". Ну,
подвинулись, налили. Губу у меня раздуло, но я ничего, лыблюсь в харю его
сволочную и опять - ну ничего поделать не могу, так из меня и прет: чего,
мол, кореш, за Пражскую весну, за мир-дружбу? "Мало тебе, Михуил? Не жадный,
могу добавить". И скалит свою клавиатуру, а зенки на копченой морде белесые,
в белых ресницах, как у теленка, радостно вылупил - но не на меня. А на
Машку Турманову, прынцессу нашу, генеральскую дочку - та еще сука, что она,
что папашка ее.
Мария Гавриловна, надо сказать, была у нас редким гостем. Она и к батюшке-то
в усадьбу наведывалась за лето раз пять-шесть. Зато зимой торчала тут по
неделям. Я тоже зиму в "Приветах" любил: тихо, снег скрипит, идешь на лыжах,
в лесу ни души, на деревьях - словно вязаные салфетки, как у тетушки моей по
всей комнате. Натопишь в доме, картошки нажаришь, чаю заваришь прямо в
кружке и антоновки туда - тоню-усенько... И сиди, кури, пиши себе, читай...
В один январь, образцово лютый, когда тонкий яблоневый сучок тронешь -
обломится со звоном, как стеклянный, - хатенку мою заметало ночами до окна.