"Симона де Бовуар. Очень легкая смерть" - читать интересную книгу автора

другую сторону барьера.
Мы поехали по парижским улицам, я смотрела на дома, на прохожих,
стараясь ни о чем не думать. У ворот кладбища стояло несколько машин с
нашими родственниками. Машины проследовали за нами до кладбищенской
церковки. Там все вышли, и пока служащие похоронного бюро выносили гроб, я
увела Элен к маминой сестре, стоявшей в отдалении с распухшим от слез лицом.
Один за другим мы вошли в церковь, где уже толпилось много народу. На
катафалке не было цветов, распорядители забыли их в автобусе, но какое это
имело значение! Симона - позор нашей семьи. Молодой священник в облачении,
из-под которого выглядывали брюки, отслужил мессу и произнес короткую
проповедь, исполненную странной печали.
"Бог очень далек, - сказал он. - Даже у тех, чья вера тверда, бывают
дни, когда он кажется далеким, таким далеким, будто его вовсе не существует.
Тогда возникают мысли о его небрежении. Но ведь он послал нам своего сына".
Принесли две скамеечки для причастия. Почти все, кто был в церкви,
причастились. Священник сказал еще несколько слов. И всякий раз, когда он
произносил "Фрасуаза де Бовуар", у нас с сестрой сжималось сердце. Эти слова
возвращали ее на землю, подводили итог ее пути: детство, замужество,
вдовство и могила. Скромная Франсуаза де Бовуар, чье имя столь редко звучало
при жизни, обретала значительность.
Люди вереницей прошли мимо нас, некоторые женщины плакали. Мы еще
пожимали чьи-то руки, а служащие похоронного бюро уже вынесли гроб из
церкви. На этот раз Элен, увидев его, разрыдалась, уткнувшись мне в плечо:
"Я обещала маме, что ее не положат в этот ящик!" Я была рада, что сестра не
вспомнила другую просьбу матери: "Не дай им бросить меня в яму".
Распорядитель от похоронного бюро объявил присутствующим, что церемония
окончена и можно расходиться. Автобус тронулся и одиноко покатил куда-то. В
бюваре, который я принесла из клиники, мне попалась узкая полоска бумаги с
двумя строчками; мать написала их тем же прямым и четким почерком, каким
писала в молодости: "Я хочу, чтобы меня похоронили очень просто. Не нужно ни
цветов, ни венков, пусть лучше за меня как следует помолятся". Что ж, мы
выполнили ее последнюю волю и даже лучше, чем хотели, ибо заказанные нами
цветы были забыты в автобусе. Почему все-таки меня так потрясла смерть
матери? С тех пор как я стала жить самостоятельно, меня очень редко к ней
тянуло. Когда умер отец, глубина и искренность ее горя меня взволновали, а
ее простодушие растрогало. "Не насилуй себя", - говорила она мне, думая, Что
я сдерживаю слезы из боязни увеличить ее горе. Год спустя кончина ее матери
больно напомнила ей о предсмертных минутах мужа. В день похорон она не
встала с постели, сраженная приступом нервной депрессии. Я тогда просидела
ночь у ее изголовья и, забыв о своем отвращении к этой супружеской кровати,
где я родилась и где умер отец, смотрела на спящую мать. В пятьдесят пять
лет, с закрытыми глазами и умиротворенным лицом, она все еще была красива.
Меня восхищало, что острота чувств взяла верх над ее волей. Обычно я думала
о матери с безразличием. А между тем, в сновидениях я редко и как-то смутно
видела отца, тогда как матери там принадлежала главная роль: она и Сартр
сливались для меня воедино, и мы с ней были счастливы. Затем сон переходил в
кошмар: почему мы опять вместе? Каким образом я снова попала под ее власть?
Наши давние отношения подспудно жили во мне, приняв двойное обличие
зависимости, одновременно дорогой мне и ненавистной. Зависимость эта
возродилась в полную силу, когда несчастный случай с матерью, ее болезнь и