"Симона де Бовуар. Очень легкая смерть" - читать интересную книгу автора

смерть сломали привычный уклад, который до сих пор определял наши отношения.
Время иссякает для того, кто покидает земной мир, и чем больше я старею, тем
больше сжимается мое прошлое "Дорогую мамочку" моего детства уже невозможно
отделить от вспыльчивой властной женщины, притеснявшей меня в отроческие
годы. Оплакивая мать, я оплакивала их обеих. Боль от неудачно сложившихся
отношений, с которыми я как будто уже смирилась, снова наполняла мое сердце.
Я смотрю на две фотографии, сделанные примерно в одно время. Мне
восемнадцать лет, ей - под сорок. Сегодня я могла бы быть ее матерью и
бабкой этой девушки с грустными глазами. Мне жаль их обеих - себя потому,
что я так молода и ничего не понимаю, ее потому, что будущее уже закрыто
перед ней и ей так и не суждено будет что-либо понять. Я ничего не могла бы
посоветовать им обеим. Не в моей власти было стереть в материнской памяти
горести ее детства, заставлявшие ее мучить меня и самой же от этого
страдать. Ибо если она отравила мне несколько лет жизни, я, сама того не
желая, осталась в долгу. Она тревожилась о моей душе, но радовалась моим
земным успехам и в то же время болезненно переживала скандал, который я
вызывала в ее среде. Она страдала, когда один из родственников заявил:
"Симона - позор нашей семьи". Естественной смерти не существует. Изменения,
произошедшие с матерью за время болезни, увеличили горечь моих сожалений. Я
уже говорила, что наделенная пылким темпераментом, мать, ожесточившись от
вынужденного самоотречения, утратила равновесие и стала несносной для
других. Когда она слегла, она решила наконец жить только для себя и все же
неустанно тревожилась о близких: из противоречий ее натуры родилась
гармония. Отец мой был вполне типичен для своей среды: его устами говорил
его класс. От его предсмертных слов: "Ты рано стала зарабатывать себе на
хлеб, но сестра твоя стоила мне дорого", - сразу высыхали слезы* Мать была
скована своими идеалистическими представлениями и в то же время полна
страстной любви к жизни; эта любовь служила источником ее мужества и, когда
недуги обрушились на тело матери, помогла ей приблизиться к истине. Она
отбросила заученные формулы, скрывавшие в ней все искреннее и
привлекательное. И тогда я почувствовала в матери тепло и нежность, которые
прежде она так плохо умела выразить и которые так часто искажались
ревностью. В ее записях я нашла несколько трогательных доказательств ее
любви ко мне. Она сохранила два давних письма, одно - написанное знакомым
иезуитом, другое - ее подругой: оба уверяли маму, что придет день, когда я
вернусь к богу. Она переписала своей рукой несколько строк из Шансона, где
автор говорит: "Если бы в ту пору, когда мне было двадцать лет. кто-нибудь
из моих друзей постарше смог бы увлечь мое воображение рассказами о Ницше,
Жиде, о свободе воли, я ушел бы из родительского дома". В той же папке
лежала вырезанная из газеты статья Реми Рура "Жан-Поль Сартр спас заблудшую
душу", в которой сообщалось, что, узидев "Бариону" Сартра, некий врач-атеист
обратился в христианство (кстати говоря, это была неправда). Мне понятно,
зачем нужны были матери эти записи, - она хотела успокоиться на мой счет. Но
она не стремилась бы к этому, если бы ее не мучила неустанная забота о моем
спасении. "Конечно, я хочу попасть на небо, но не одна, а с дочерьми", -
писала она своей приятельнице, молодой монахине. Случается, хоть и очень
редко, что любовь, дружеская привязанность, чувство товарищества одолевают
предсмертное одиночество. Однако, несмотря на кажущуюся близость, даже в те
минуты, когда я держала руку матери, я не была с ней: я ей лгала. И
поскольку ее обманывали всю жизнь, этот последний обман был мне