"Симона де Бовуар. Очень легкая смерть" - читать интересную книгу автора

накатывается ужас, нет болеутоляющих средств, когда боль впивается в тело,
нет ласковой, хотя и лживой болтовни, которая заполняет пустоту
надвигающегося небытия. "За одни сутки она состарилась на сорок лет". Эта
фраза долго преследовала меня. Ведь и по сей день многие умирают в ужасной
обстановке. Так ли это неизбежно? В общих палатах, когда для умирающего
наступает последний час, его койку отгораживают ширмами; ему уже доводилось
видеть эти ширмы. У коек, назавтра пустых, он все понимает. Я на минуту
представила себе за этими ширмами мать, ослепленную лучами черного солнца,
на которое никто не может смотреть в упор, я видела ужас в ее широко
раскрытых глазах с громадными зрачками. Да, ей действительно выпала очень
легкая смерть - смерть избранных. Труп - это уже ничто. Элен переночевала у
меня, в десять часов утра мы вернулись в клинику. Как и в гостинице,
помещение надлежало освободить до полудня. Еще раз мы поднялись по лестнице,
толкнули одну дверь, вторую: кровать была пуста. Стены, окно, лампы,
мебель - все это было на своем месте, а на белых простынях - никого. Знать -
еще не значит понимать: мы испытали такое сильное потрясение, будто вид этой
комнаты был для нас неожиданностью. Вытащили из шкафа чемоданы и побросали в
них книги, белье, всякие мелочи, журналы, накопившиеся за шесть недель
близости, отравленной предательством. Красный халат мы оставили на вешалке.
Потом прошли через сад. Где-то там, в глубине, скрытый за зеленью, находился
морг, где лежала мама с подвязанной челюстью. Элен, по собственной воле, а
также по воле случая принявшая на себя самый тяжелый удар, была так
подавлена, что я не решилась предложить ей еще раз взглянуть на тело матери.
Да и я не была уверена, что готова к этому.
Оставив чемоданы у консьержки по улице Бломе, мы там же поблизости
зашли в похоронное бюро. "Не все ли равно, это или другое". Нами занялись
два господина в черном. Они показали фотографии различных гробов: "Вот этот
будет поэлегантнее!" Элен истерически засмеялась. "Элегантнее! Этот ящик!
Она так не хотела, чтобы ее клали в ящик!" Мы назначили похороны на
послезавтра, на пятницу. Желаем ли мы цветов? Мы согласились, сами не зная,
почему: но ни гирлянд, ни венков не надо, просто большую охапку. Отлично,
они все хлопоты берут на себя. Днем мы внесли чемоданы в мамину квартиру.
Мадемуазель Леблон преобразила ее, комнаты стали чище, веселее, мы их едва
узнали - что ж, тем лучше. Мы сунули, в один из шкафов узел с белым халатом
и ночными рубашками, расставили по местам книги, конфеты, туалетные
принадлежности, а остальное унесли ко мне. Ночью я с трудом заснула. Я не
жалела, что ушла от мамы, услышав ее последние слова: "Я рада, что ты видела
меня, когда мне так хорошо". Но упрекала себя за то, что так поспешно
оставила ее тело. Правда, она сама, да и сестра говорили: "Труп - это уже
ничто". Но ведь это была ее плоть, ее кости, и лицо еще было ее лицом. Я не
отходила от тела отца до тех пор, пока он не превратился для меня в вещь: я
как бы проделала вместе с ним путь от жизни к небытию. А от мамы я ушла
сразу после того, как поцеловала ее в лоб, и поэтому мне все чудилось, что
там, в холодном морге, лежит она, а не ее труп. В гроб ее положат завтра
днем, смогу ли я присутствовать при этом?
На следующий день в четыре часа я пошла в клинику, чтобы заплатить по
счету. Мне отдали адресованные матери письма и коробку фруктового мармелада.
Я поднялась попрощаться с сестрами и в коридоре увидела, как молоденькие.
Мартен и Паран чему-то смеются. Комок остановился у меня в горле, и я с
трудом выдавила из себя несколько слов. Я прошла мимо палаты " 114. Табличку