"Симона де Бовуар. Очень легкая смерть" - читать интересную книгу автора

оглушать людей?" Протест? Не думаю, пожалуй, ей хотелось услышать от меня,
что бесчувственность врачи вызывают намеренно и она не означает угасания.
Когда вошла мадемуазель Курно, мать подняла веки. Ее зрачки медленно
повернулись, затем она увидела сиделку и стала смотреть на нее серьезно, как
ребенок, впервые открывающий мир. "Кто вы?" - "Это же мадемуазель Курно". -
"Почему вы здесь в такое время?" - "Сейчас уже ночь", - повторила я, Ее
широко раскрытые глаза вопросительно смотрели на мадемуазель Курно. "Но
зачем?" - "Вы же знаете, я каждую ночь дежурю около вас". - "Да? Как
странно!" - недовольно проговори: а мать. Я собиралась уйти. "Ты уходишь?" -
"А ты не хочешь, чтобы я ушла?" И тут она снова сказала: "Мне все равно. Мне
все безразлично".
Я ушла не сразу: дневные медсестры были уверены, что мать не дотянет до
утра. Пульс то падал до 48, то подскакивал до 100. И вошел в корму часам к
десяти. Элен легла, а я отправилась домой. Теперь я не сомневаюсь, что
доктор П. не обманул нас и что мать умрет через день - два без особых
страданий.
Проснулась она в полном сознании. Едва начавшиеся боли тотчас
заглушали. Я приехала в три часа, мать спала. Возле нее сидела Шанталь.
"Бедняжка Шанталь, - сказала мать позже, - у нее столько забот, а она еще
тратит время на меня". - "Шанталь делает это с удовольствием, она тебя очень
любит". Мать задумалась и произнесла с печальным недоумением: "А я не знаю,
люблю ли я кого-нибудь".
Я вспомнила, с какой гордостью она говорила: "Меня любят, потому что я
веселая". Постепенно все больше людей становилось ей в тягость. Сердце ее
совсем очерствело: усталость опустошила его. И странно - ни одно ласковое,
слово, которое я когда-нибудь от нее слышала, не трогало меня так глубоко,
как это признание в равнодушии. Условные фразы, заученные жесты заслоняли в
ней прежде истинные чувства. Теперь их не стало, и этот холод пустоты помог
мне оценить их тепло. Еще была здесь, но ушла навеки. Она заснула, дыхание
ее было совсем не слышным, и я подумала: "Если бы вот так все кончилось
незаметно и тихо". Но черная ленточка по-прежнему поднималась и опускалась:
нет, последний прыжок не будет легким. В пять часов я разбудила ее, как она
просила, и дала ей йогурт. "Пышечка говорит, что он мне полезен". Она съела
две - три ложки, и я вспомнила об обычае некоторых народов оставлять еду на
могилах. Я дала ей понюхать' розу, которую принесла накануне Катрин:
"Последняя роза из Meриньяка". Она рассеянно взглянула на цветок и снова
погрузилась в сон. Разбудило ее нестерпимое жжение в ягодице. Укол морфия не
дал никакого результата. Как и в прошлый раз, я держала ее за руку и
уговаривала: "Ну подожди минутку. Укол сейчас подействует. Через минуту боль
кончится". - "Это просто китайская пытка", - сказала мать потухшим голосом,
она уже не могла даже жаловаться. Я снова позвонила и добилась второго
укола, Юная сестра Паран поправила простыни, немного передвинула снова
задремавшую мать, укрыла одеялом ее леденеющие руки. Санитарка, принесшая в
шесть часов обед, разворчалась, когда я отослала его обратно: ничто не
должно нарушать порядка в больнице, где агония и смерть привычные, будничные
события. В половине восьмого мать сказала: "Ну вот, теперь я чувствую себя
хорошо. По-настоящему хорошо. Давно мне не было так хорошо". Пришла старшая
дочь Жанны и помогла мне накормить ее бульоном и кофейным кремом. Мама ела с
трудом, она кашляла, надвигалось удушье. Элен и мадемуазель Курно
посоветовали мне уйти домой. В эту ночь, по всей вероятности, ничего не