"Симона де Бовуар. Очень легкая смерть" - читать интересную книгу автора

могло оправдать этой ненужной пытки.
В понедельник утром я позвонила Элен: конец приближался. Отек не
спадал, рана на животе не закрывалась. Врачи сказали медсестрам, что
остается только притуплять боль наркотиками.
В два часа я нашла Элен перед дверью палаты " 113 в полном отчаянии.
Она попросила мадемуазель Мартен: "Не давайте матери страдать, как вчера". -
"Но, мадам, если мы будем делать столько уколов из-за пролежней, морфий не
подействует, когда начнутся сильные боли". Уступив настояниям сестры,
мадемуазель Мартен объяснила, что в аналогичных случаях больной умирает в
нестерпимых страданиях. СЖАЛЬТЕСЬ НАДО МНОЙ. ПРИКОНЧИТЕ МЕНЯ. Неужели доктор
П. обманул нас? У меня в мозгу пронеслось: достать револьвер, застрелить
мать, задушить - напрасные мечты. Мысль о том, что мать часами будет
кричать, была непереносима. "Пойдем, поговорим с П.". Он как раз появился, и
мы обе вцепились в него: "Вы обещали, что ей страдать не придется". - "Она и
не будет страдать". Если бы мы хотели во что бы то ни стало продлить ее
жизнь и обеспечить ей еще неделю мучений, объяснил он, то потребовались бы
новая операция, переливания крови, тонизирующие уколы. Вот как. Даже Н.
сказал утром: "Мы предприняли все возможное, пока оставался хоть один шанс.
Но пытаться оттянуть смерть теперь было бы уже садизмом". Однако этот отказ
от дальнейшей борьбы не удовлетворил нас, и мы спросили у П.: "Поможет ли
морфий в случае сильных болей? - "Ей будут даны необходимые дозы".
Усталость опустошила сердце. В его голосе звучала убежденность, мы
поверили ему и успокоились. П. вошел в палату, чтобы сделать матери
перевязку. "Она спит", - сказали мы. - "Она все равно ничего не
почувствует", - возразил он. Мама все еще спала, когда П. вышел из палаты.
Вспомнив о страхах накануне, я сказала Элен: "Мы должны быть там, когда она
очнется". Элен распахнула дверь, тут же мертвенно бледная выскочила обратно
и, рыдая, упала на скамью: "Я видела ее живот!" Я пошла за успокоительным.
Когда доктор П. вернулся, она сказала ему: "Я видела ее живот! Это
ужасно!" - "Да нет, все в порядке", - ответил врач с некоторым смущением.
Элен сказала мне: "Она гниет заживо", Я не стала задавать ей вопросы. Мы
поговорили, потом я села около мамы. Я решила бы, что она умерла, если бы не
слабое колыхание черного шнурка на белом халате. Часам к шести она подняла
веки. "Который час? Не понимаю, разве уже ночь?" - "Ты спала все время после
обеда". - "Я проспала двое суток!" - "Да нет же!" Я напомнила ей о том, что
было вчера. Она смотрела вдаль на темноту и неоновые рекламы за окном. "Не
понимаю", - повторяла она обиженно. Я рассказала ей, кто приходил и звонил,
пока она спала. "Это мне безразлично, - ответила она. Какая-то неотвязная
мысль тревожила ее: - Я ведь слышала, как врачи сказали: ее нужно оглушать
морфием". На этот раз врачи забыли об осторожности. Я объяснила, что они
хотят избавить ее от бесполезных мучений, таких, как накануне, и, пока
пролежни не заживут, ей надо подолгу спать. "Да, конечно, - с укором
возразила мать, - но дни уходят
"Сегодня я не жила. Дни уходят". Она дорожила каждым днем и скоро
должна была умереть. От нее это скрывали, но я-то знала. И, ставя себя на ее
место, я не могла с этим примириться.
Она выпила немного бульону, и мы стали ждать Элен. "Для нее так
утомительно ночевать здесь", - сказала мать. - "Да нет, что ты". Мать
вздохнула: "А мне все равно. - Подумав, она добавила: - Меня беспокоит мое
безразличие". Перед сном она спросила с сомнением: "А разве это можно -