"Симона де Бовуар. Очень легкая смерть" - читать интересную книгу автора

немножко". В конце концов я убирала тарелку со словами: "Ты уже все съела".
Днем она заставляла себя проглотить йогурт и часто просила фруктовых соков.
Она слегка приподнимала руки, сдвигала ладони, медленно и осторожно
соединяла их наподобие чаши и неуверенно охватывала стакан, который я не
выпускала из рук. Она втягивала через пипетку витамины, жадными губами
всасывая в себя жизнь.
Глаза стали огромными на иссохшем лице, временами они как-то страшно
расширялись, взгляд неподвижно застывал, сверхъестественным усилием она
словно отрывалась от своего тела и всплывала на поверхность этих черных
озер. В них она сосредоточивалась вся и разглядывала меня с напряженным
вниманием, точно глаза ее смотрели впервые. "Я тебя вижу!" Всякий раз ей
приходилось воевать с тьмой. Взглядом она цеплялась за мир, так же как
ногтями за простыню, пытаясь удержаться на краю бездны. "Жить! Жить!".
Невеселой я ехала в такси в ту среду вечером по прекрасным улицам мимо
роскошных парфюмерных магазинов Ланком, Убиган, Эрмес, Карден; я видела в
витринах шляпы, вязаные жилеты, туфли и ботинки, утрированно элегантные.
Чуть дальше были выставлены чудесные пушистые халаты нежных тонов, Я
подумала: "Я куплю ей такой взамен красного". Духи, меха, белье, украшения -
надменная роскошь мира, в котором нет места для смерти. Смерть таилась за
фасадом этого мира, в сером безмолвии клиник, больниц, за закрытыми дверями
палат. И другой истины для меня сейчас не существовало.

Умирать тяжело, кто так сильно любит жизнь.

В четверг, как и во все предыдущие дни, лицо матери меня огорчило; оно
выглядело еще более осунувшимся и измученным, чем накануне. Но зато она
видела. Она пристально посмотрела на меня: "Я тебя вижу. Волосы у тебя
совсем темные." - "Разумеется, ты же это знаешь". - "Да, но у тебя и у
Пышечки свисала большая седая прядь. Я за нее цеплялась, чтобы не упасть".
Она пошевелила пальцами: "Опухоль меньше, правда?" Потом она ненадолго
забылась. Открыв глаза, она сказала: "Когда мне снится большой белый рукав,
я уже знаю, что скоро проснусь. А когда я засыпаю, я как будто зарываюсь в
юбки". Какие воспоминания, еще фантастические видения владели ею? Всю жизнь
ее занимала лишь внешняя сторона существования, и теперь я с волнением
наблюдала, как она ощупью блуждает в дебрях своей души. Она досадовала,
когда ее от этого отвлекали. В тот день к ней пришла приятельница,
мадемуазель Вотье, и с преувеличенным оживлением стала толковать о своей
прислуге. Я поторопилась увести ее, увидев, что мать закрывает глаза. Когда
я вернулась, она сказала: "Зачем говорить с больными на такие темы? Им это
не интересно".
Ночь я провела возле матери. Она боялась кошмаров не меньше, чем болей.
Когда пришел доктор Н., она попросила: "Пускай меня колют почаще" - и
сделала движение, словно вводила иглу. "Да вы у нас станете настоящей
наркоманкой, - ответил Н. шутливо. - Что ж, по сходной цене я могу доставать
вам морфий". Затем он нахмурился и резко бросил в мою сторону: "Уважающий
себя врач не идет на компромисс в двух случаях: когда дело касается
наркотиков и аборта".
Пятница прошла без происшествий. В субботу мать все время спала. "Вот и
хорошо, - сказала ей Элен, - ты набралась сил". Мама вздохнула: "Сегодня я
совсем не жила".