"Симона де Бовуар. Очень легкая смерть" - читать интересную книгу автора

такого уважения, сестра не унаследовала ее чопорности, и отношения между
ними были проще. После выхода в свет "Мемуаров благовоспитанной девицы"
Элен, как могла, постаралась успокоить мать. Я же ограничилась тем, что
принесла ей цветы и коротко извинилась перед ней, что поразило и тронуло
мать. Однажды она сказала мне: "Да, родители не понимают своих детей, но и
дети платят им тем же...". В тот день мы поговорили на эту тему весьма
отвлеченно и больше к ней не возвращались. Я приходила, стучалась.
Раздавался легкий стон, шарканье туфель по паркету, снова вздох, и я давала
себе слово, что на этот раз найду тему для разговора, общий язык. Через пять
минут я уже на это не надеялась: мы так были непохожи! Я листала ее книги -
я читала совсем другие. Я задавала ей вопросы, она говорила, я слушала,
изредка вставляя два - три слова. И именно потому, что она моя мать, все, с
чем я бывала не согласна, раздражало меня больше, чем в устах постороннего
человека. Я внутренне сжималась, как давным-давно в двадцать лет, когда мать
со своей обычной неловкостью пыталась говорить со мной доверительным тоном:
"Я знаю, ты считаешь меня не очень-то умной. Но жизнеспособность ты взяла от
меня, и это меня радует". Я бы охотно откликнулась на последние ее слова, но
первая фраза охлаждала мой порыв. И вот так мы всегда парализовали друг
друга. Это она и имела в виду, когда, вглядываясь в мое лицо, произнесла: "Я
боюсь тебя".
Я надела ночную рубашку Элен и растянулась на кушетке рядом с кроватью
мамы: мне тоже было страшно. К вечеру, когда штору по маминой просьбе
опускали и горел лишь ночник, палата приобретала зловещий вид. Полумрак
усиливал царившую здесь таинственную атмосферу смерти. Тем не менее в ту
ночь и в три последующие я спала лучше, чем дома; я не боялась телефонных
звонков и своего расстроенного воображения: я была подле матери и ни о чем
не думала. Кошмары не беспокоили маму. В первую ночь она часто просыпалась и
просила пить. На следующую у нее появились сильные боли в копчике.
Мадемуазель Курно повернула маму на правый бок, но скоро ее стала мучить
затекшая рука. Подложили резиновый круг. Боль в копчике уменьшилась, но круг
мог повредить синеватую прозрачную кожу на ягодицах. В пятницу и субботу
мама спала неплохо. С четверга благодаря таблеткам эвканила она снова
преисполнилась надежды. Она уже не спрашивала: "Как ты думаешь, я
выкарабкаюсь?", - а говорила: "Как ты думаешь, смогу я вернуться к
нормальной жизни?". "Ну вот, сегодня я тебя вижу, - радостно сказала она. -
Ведь вчера я тебя не видела!" На следующий день Жанна, приехавшая из Лиможа,
нашла ее не такой истощенной, как ожидала. Они проговорили около часа. В
субботу утром Жанна снова навестила ее вместе с Шанталью, мама пошутила:
"Как видите, мои похороны откладываются! Я проживу сто лет, и в конце концов
меня придется убить". Доктор П. был озадачен. "С такой больной трудно
что-либо предсказать, у нее прекрасная сопротивляемость!". Эти слова я
передала матери. "Да, у меня прекрасная сопротивляемость!" - повторила она
удовлетворенно. Одно только ее удивляло: кишечник не работал, но врачей,
казалось. это не беспокоило. "Важно, что он уже работал, значит, паралича
нет. Врачи очень довольны. А раз они довольны, все в порядке!".

Мир сократился до размеров ее палаты.

В субботу вечером мы беседовали перед сном. "Как странно, - сказала
мать задумчиво, - когда я думаю о мадемуазель Леблон, я представляю ее у