"Симона де Бовуар. Очень легкая смерть" - читать интересную книгу автора

Пышечка его не замечала. Я ее просила: "Убери его", - но она не видела
никакого круга". Оказалось, мама имела в виду маленькую металлическую
пластинку на оконной раме, скрытую под опущенной шторой, которую наконец
починили. В этот день к маме приходили Шанталь и Катрин. Она удовлетворенно
заявила: "Доктор П. сказал, что я все сделала правильно и поступала очень
умно: пока я выздоравливаю после операции, бедренная кость срастается".
Вечером я предложила сменить Элен, не сомкнувшую глаз в предыдущую ночь, но
мать привыкла к ней и к тому же считала ее гораздо опытнее меня, потому что
сестре уже довелось ухаживать за Лионелем.
Вторник прошел благополучно. Ночью мать снова мучили кошмары. "Меня
кладут в ящик, - сказала она Элен. - Я уже там, в этом ящике. Это я и уже не
я. А ящик уносят!" Она кричала: "Не давай им унести меня!". Элен долго
держала ладонь на лбу матери. "Обещаю... Они не положат тебя в ящик". Сестра
попросила, чтобы больной сделали лишний укол наркотика. Кошмарные видения
прекратились, и мать спросила: "Что же могут означать этот ящик и эти
люди?" - "Это тебе вспоминается операция и санитары, которые несли тебя на
носилках". Мать заснула. Но утром ее глаза выражали тоску затравленного
животного. Сестры перестелили ей постель, потом спустили катетером мочу, ей
было больно, она стонала. Потом спросила меня едва слышным голосом: "Ты
думаешь, я выкарабкаюсь?" Я пристыдила ее. Она робко спросила доктора Н.:
"Вы довольны мной?" В его "да" не было уверенности, но мама тут же
ухватилась за эту соломинку. Она придумывала убедительные причины своей
слабости. Ока обезвожена, картофельное пюре слишком тяжело для нее, сестры
накануне сделали ей только три перевязки вместо четырех: "Вечером доктор Н.
пришел в ярость, - сказала она, - уж он им дал нахлобучку"; несколько раз
она с удовольствием повторила: "Он пришел в ярость!" Лицо ее утратило
привлекательность, оно то и дело подергивалось от тика, а в голосе опять
зазвучали обиженные, требовательные нотки.

Уважая мой ум, робела передо мной.

"Я так устала", - вздыхала она. Она согласилась принять днем брата
Марты, молодого иезуита. "Хочешь, я отложу вашу встречу?" - "Нет. Это
доставит удовольствие Элен. Они побеседуют на богословские темы, а я закрою
глаза, и мне не придется разговаривать". Она отказалась от завтрака. Потом
заснула, опустив голову на грудь, и, когда Элен открыла дверь, ей
показалось, что все кончено. Шарль Кордонье пробыл в палате не больше пяти
минут. Он вспомнил о завтраках, на которые каждую неделю его отец приглашал
маму: "Я рассчитываю встретить вас на бульваре Распай в один из ближайших
четвергов". Мать посмотрела на него недоверчиво и грустно. "Ты думаешь, мне
доведется снова побывать там?" Я еще не видела на ее лице такого несчастного
выражения: в этот день она поняла, что ей не подняться. Нам казалось, что
развязка совсем близка, и я не пошла домой, когда Элен сменила меня. Мать
прошептала: "Наверное, мне совсем худо, раз вы обе остались". - "Но мы
всегда здесь". - "Не обе сразу". Я снова сделала вид, будто сержусь: "Я
остаюсь, потому что мне не нравится твое настроение. Но если это тебя
тревожит, я уйду". - "Нет, нет", - виновато пробормотала она. Меня удручала
моя несправедливая суровость. В момент, когда истина всей тяжестью
обрушилась на маму, ей нужно было освободиться от нее, дав волю словам, а мы
принуждали ее к молчанию, заставляли таить страхи, подавлять сомнения. И она