"Симона де Бовуар. Очень легкая смерть" - читать интересную книгу автора

извинялась. "Подумать, сколько крови уходит на старуху, она и молодым могла
бы пригодиться". Она упрекала себя за то, что отнимает у меня время: "У тебя
столько дел, а ты часами сидишь здесь, и все из-за меня!" С какой-то
гордостью, но и с печалью она сказала нам: "Бедные мои девочки!
Переволновались вы со мной! Наверное, страху натерпелись!". Особенно
трогательна была ее внимательность к нам. В четверг утром сестре принесли
завтрак в палату; мать, только что вышедшая из коматозного состояния,
прошептала: "Св... св..." - "Священника?" - "Нет, свежую булочку". Она
помнила о том, что Элен любит свежие булочки к утреннему завтраку.
Спрашивала, хорошо ли распродается моя последняя книга. Узнав, что
мадемуазель Леблон съехала с квартиры по требованию домохозяйки, мама, вняв
совету Элен, предложила ей поселиться у себя, хотя обычно мама не терпела,
чтобы в ее отсутствие кто-нибудь входил в ее комнаты. Болезнь разбила
защитную скорлупу ее предрассудков и устоявшихся представлений - может быть,
потому, что они уже не могли ее защитить. Уже не было речи о самоотречении,
о жертвах: теперь первым ее долгом было выздороветь, а следовательно,
заботиться о себе. Подчиняясь лишь собственным желаниям и радостям, она
наконец-то освободилась от неизжитых обид. К ней вернулась улыбка, ее
похорошевшее лицо выражало полное примирение с собой. Так на смертном одре
она познала своего рода счастье.

Помолись за меня, дружок.

С некоторым удивлением мы отметили, что мама так и не попросила к себе
духовника, чей визит отменили во вторник. Еще до операции она сказала Марте:
"Помолись за меня, дружок, ведь ты знаешь, когда человек болен, он не в
силах молиться". Еще бы! Она была слишком поглощена заботой о выздоровлении,
и молитвы утомили бы ее. Однажды доктор Н. сказал ей: "Вы, как видно, в ладу
с господом богом. Уж очень быстро поправляетесь!" - "О, да, в ладу. Но
сейчас мне не хотелось бы к нему торопиться". На земле вечная жизнь означает
смерть, а умирать мама отказывалась. Разумеется, ханжи из числа ее знакомых
решили, что мы противимся ее желаниям, и попытались действовать силой.
Несмотря на табличку "Посещения запрещены", Элен в одно прекрасное утро
увидела, как в палату вошел священник. Она немедленно его выставила: "Я отец
Авриль и пришел просто как друг". - "Неважно, ваша сутана могла напугать
маму".
В понедельник произошло новое вторжение. "Мать никого не принимает", -
заявила Элен, выпроваживая госпожу де Сент-Анж. "Возможно. Но я хотела бы
обсудить с вами очень важный вопрос: мне известны убеждения вашей
матери..." - "Мне они также известны, - сухо ответила сестра. - Мать в
полном сознании. В тот день, когда она пожелает видеть священника, мы тотчас
его пригласим".
Когда в среду утром я вылетела в Прагу, мать такого желания еще не
высказала. В среду в полдень я позвонила. "Ты разве не уехала?" - спросила
Элен, так хорошо было слышно. Мать чувствовала себя прекрасно, в четверг
тоже, а в пятницу она сама взяла трубку, польщенная, что я звоню ей из
Праги. Она понемногу читала, решала кроссворды. В субботу мне не удалось
позвонить. В воскресенье вечером, в половине двенадцатого, я заказала
разговор с нашими друзьями Диато. Пока я ждала соединения, горничная
принесла телеграмму: "Мама очень слаба, если можешь, приезжай", Франсина по