"Симона де Бовуар. Очень легкая смерть" - читать интересную книгу автора

Сердце у матери крепкое, и после успешной реанимации она могла бы долго
тянуть при полной непроходимости кишечника и погибла бы в адских муках, ибо
врачи отказались бы без конца накачивать ее морфием. Мне следовало быть в
тот день в клинике в шесть утра. Ну, а будь я там, решилась бы я сказать Н.:
"Дайте ей умереть?" Разве не это звучало в моей просьбе: "Не мучьте ее",
когда Н. оборвал меня высокомерно, как человек, уверенный в своей правоте?
Они сказали бы мне: "А вдруг вы лишаете ее нескольких лет жизни?" И я не
могла бы уступить. Но все эти рассуждения не успокаивали меня. Будущее
внушало мне ужас. Когда мне было пятнадцать лет, мой дядя Морис умер от рака
желудка. Родные рассказывали, что в течение долгих мучительных дней он
кричал: "Прикончите меня, дайте мне револьвер. Сжальтесь надо мной". Сдержит
ли доктор П. свое обещание: "Она не будет страдать"? Что одержит верх -
смерть или сострадание? И как можно жить дальше, если дорогой вам человек
тщетно взывает к вам: сжалься! Интернет-магазин шин!
И даже если победит смерть, то и тут не избежать гнусного обмана.
Матери казалось, что мы с сестрой рядом с ней; а мы уже стояли по ту сторону
барьера. Я, словно всеведущий злой дух, знала все наперед, а она отбивалась
от смерти где-то очень далеко в полном одиночестве. Ее судорожные усилия
выжить во что бы то ни стало, ее терпение и мужество - все было зря. Ей не
возместится ни за одно страдание. Я вспомнила ее слова: "Раз это на пользу".
С отчаянием я сознавала свою вину, за которую даже не могла нести
ответственность и которую никогда не смогу искупить.

Освободилась от неизжитых обид.

Мама провела спокойную ночь. Сиделка, видя тревогу больной, все время
держала ее руку. Сестры сумели подложить судно, не причинив ей боли. Она
снова начала есть, и врачи предполагали снова снять капельницу. "Сегодня
вечером!" - умоляла она. - "Сегодня вечером или завтра", - ответил Н. Мы
решили, что сиделка по-прежнему будет дежурить ночью, а Элен уйдет спать к
знакомым. Я спросила доктора П., могу ли я сопровождать Сартра, который на
следующий день собирался вылететь в Прагу. "В любую минуту может произойти
все что угодно. Однако такое положение может продолжаться месяцами. В конце
концов, до Праги всего полтора часа лету, и телефон у вас всегда под рукой".
Я рассказала матери о своем плане. "Разумеется, поезжай, ты мне не нужна", -
ответила она. Мое решение окончательно убедило ее в том, что она уже вне
опасности: "Они вернули меня издалека! Подумать только, перитонит в
семьдесят восемь лет! Как хорошо, что я попала именно сюда! Какое счастье,
что они не стали оперировать мне бедро". Левую руку освободили от
капельницы, и опухоль на ней немного спала. С сосредоточенным видом мать
подносила пальцы к лицу и трогала нос, рот: "Мне казалось, будто глаза у
меня между щек, а нос сидит поперек лица у самого подбородка. Какой
вздор..."
Мать не привыкла заниматься собой. Но теперь ее тело настойчиво
требовало внимания. Придавленная тяжестью этого груза, она уже не витала в
облаках и не говорила того, что прежде коробило меня. Вспоминая о Бусико,
она жалела больных, вынужденных лежать в общей палате. Она сочувствовала
медицинским сестрам, которых эксплуатировало начальство. При всей тяжести
своего положения она не утратила обычной деликатности. Она боялась, что
доставляет мадемуазель Леблон слишком мьПэго хлопот, поминутно благодарила,