"Симона де Бовуар. Очень легкая смерть" - читать интересную книгу автора

Но часто ее горячая любовь трогала нас. Когда Пышечке было семнадцать
лет, она невольно явилась причиной ссоры между отцом и "дядюшкой Андриеном",
которого тот считал своим лучшим другом. Мать горой встала за сестру, а отец
после этого не разговаривал с ней несколько месяцев. Позднее отец сердился
на Элен, что она не бросает живопись ради более выгодной профессии и
продолжает жить на шее у родителей; он не давал ей ни гроша и попрекал
куском хлеба. Мать поддержала сестру и всячески изворачивалась, помогая ей.
Я не забуду, как после смерти отца она великодушно отпустила меня
путешествовать с подругой, хотя стоило ей только вздохнуть, и я бы осталась.
Ее отношения с людьми зачастую портились из-за ее неловкости, а ее
неуклюжие усилия отдалить от меня сестру могли вызвать только жалость. Когда
ее племянник Жак, на которого она в какой-то степени перенесла былую девичью
любовь к его отцу, стал реже появляться у матери, она каждый раз встречала
его упреками; ей они казались шутливыми, а у него вызывали раздражение. И
Жак стал приходить еще реже. Она чуть не расплакалась, когда я переезжала к
бабушке, но я была тронута тем, что она не попыталась разжалобить меня; она
вообще избегала проявлений нежности. Тем не менее в ту зихму, всякий раз как
я приходила обедать домой, она ворчала, что я забываю семью, хотя я часто
навещала родителей. Из гордости и из принципа она никогда ничего не просила,
а потом жаловалась, что мало получает.
В своих трудностях она не признавалась никому, даже себе. Ее смолоду не
приучили анализировать свои чувства, иметь собственное суждение. Ей
приходилось обращаться к авторитетам, но их мнения были противоречивыми; да
и что, в сахмом деле, могло быть общего между взглядами отца и
настоятельницы монастыря в Уазо. Я тоже пережила подобный кризис, но это
случилось в пору моего духовного формирования, а не тогда, когда я стала уже
сложившимся человеком. С раннего детства я привыкла судить обо всем сама,
мать же была лишена критического отношения к чужому мнению. Она легко
соглашалась с каждым и обычно склонялась к доводам того, кто говорил
последним. Она много читала, но несмотря на хорошую память, почти все
забывала; будь у нее четкие знания, собственная ясная точка зрения, она не
стала бы игрушкой прихотливых обстоятельств. Даже после смерти отца она
оставалась той же, но теперь хотя бы могла выбирать друзей в соответствии со
своими вкусами. "Просвещенных" католиков она предпочитала прямолинейным
догматикам. Однако и среди ее знакомых были расхождения во взглядах.
Удивительно, но часто она прислушивалась ко мне, хоть я и погрязла в
заблуждениях, а также к сестре с Лионелю. Она боялась "выглядеть дурой" в
наших глазах. Так она и жила, с кашей в голове, послушно соглашаясь со всем
и никогда не выказывая удивления. В последние годы она обрела какую-то
внутреннюю гармонию, но в пору ее метаний у нее не было ни собственных
принципов, ни четких представлений, ни даже слов, которые цомогли бы ей
трезво размышлять. И в этом была причина ее постоянных тревог и
растерянности.
Полезно выносить суждение в ущерб себе; у матери было другое: она жила
в ущерб себе. Полная желаний, она употребила всю свою энергию, чтобы их
подавить, но, добровольно отрекаясь от чего-нибудь, она тут же бунтовала. С
молодых ногтей путы религиозных запретов сковывали ее тело, сердце, дух.
Мать научили крепко затягивать на себе эту подпругу. В ней скрывалась
женщина с пламенем в крови, но изуродованная, искалеченная и неведомая даже
себе самой.