"Юрий Божич. Вечер трудного дня" - читать интересную книгу автора

ведь подумать страшно: быть запечатленным для истории рядом со свиной,
скажем, харей. Ужасная судьба! В том числе и для хари.
Малков ушел в свою каморку.
- Тебе привет, от Ириши Сороки, - с деликатностью случайного знакомого
сообщил Пашка.
- Спасибо.
Иришины приветы были изящными знаками препинания в моей неуклюжей
жизни. Они как бы склеивали то, что само по себе должно было бы непременно
распасться. Я смутно догадывался, что время зачастую течет не из прошлого в
будущее, а от человека к человеку. И даже конкретнее: от женщины - к
женщине. Течет и не может остановиться. Оно вообще, я заметил, редко берет
отгулы. В основном, после смерти.
- Она просила передать, - вновь заговорил Пашка, - что выпускник
Ленинградского университета мог бы и не "шокать".
- Мог бы, мог бы, - буркнул я.
У меня в серьезных отношениях с женщинами чаще всего до сего времени
срабатывала такая схема: мне давали словесную оплеуху - я брался ухаживать.
Как в том анекдоте: пока поджопника не дадут... С женой, которая с некоторых
пор обитала так далеко, что казалась уже не столько женой, сколько
предместьем тещи, все вышло аналогично. О прошедшем и вялотекущем мы,
конечно, обоюдно молчим. Ибо - известная истина: при общении расстояния
облагораживают. Наша немота самой высокой пробы. Я допускаю, впрочем, что в
том, другом, полушарии расколотой фамильной ячейки обо мне уже слагаются
легенды. Типа, папа - летчик. Или, скажем, принял израильское подданство
/заодно с обрезанием/. Или погиб на пожаре, погребен в Кастроме, посмертно
награжден переходящим почетным шлангом. Мало ли... Но это отдельная тема. А
сто лет назад, помню, я шлялся по Ленинграду в апельсиновой куртке. И меня,
наивного, называли "сапогом". За что, Герасим?! Подумаешь, армия у человека
за плечами!.. Разумеется, я жаждал доказать обратное: в смысле, что я - не
"сапог". Доказательства зашли так далеко, что я вынужден был жениться. После
этого шага моя беременная избранница стала обнаруживать во мне проблески
таланта. Спрашивала:
- Помнишь, мы на заливе гадали по Евтушенко? Открыли страницу, а там -
про тебя: "завернут в Шекспира и Пушкина". Помнишь?
Я кивал. Какой разговор! Евгений Александрович - поэт проницательный.
Нострадамус, в некотором смысле... Кто-то приголубил его в свое время злой
пародией: "Ты - Евгений, я - Евгений.// Ты - не гений, я - не гений.// Ты -
говно, и я - говно.// Я недавно, ты давно". Оно и понятно: когда это
пророков любили?.. "В Шекспира и Пушкина..."
...И теперь вот уже другая женщина указывала мне на вечную
подчиненность образования происхождению, настоящего - прошлому... Я с такой
нежностью относился к ее голосу - и на тебе! На крыльях ангела узреть
внезапно когти!
- Хорошая, - говорю Пашке, - у тебя работа. То автора передачи
вздрючат, то участника помоями обольют.
- Божич, это знамение! Помяни мое слово!
- Помяну, помяну...
Я проводил его до выхода на лестничную площадку. Пожал руку. Его шапка,
казалось, не просто измеряла пространство вокруг головы. Она как бы длилась.
Не шапка - развалины нимба. Когда-то нимб бегал и лаял.