"Юрий Божич. Вечер трудного дня" - читать интересную книгу автора

На выдохе - густой чесночный запах.
- Здорово, - говорю. - Ты мрачен, как средневековье. Что-то стряслось?
- Да ну их в задницу! - куртуазно ответил он. - Проинтервьюировал
Владимира Петровича Есипа, вчера только программу откатал... А сегодня уже
вдули по самые уши. Собаки дикие!
Я кивнул. Понятно: речь шла о горкомовских иерархах.
- Так самое интересное, - горячился Пашка, - он это же выступление
подготовил и для газеты! Ему ж как кандидату должны выделить площадь на
полосе?..
Я заулыбался: Владимир Петрович, бесспорно, выходил на орбиту. Он
умудрялся и в прежние годы проявлять политическую активность, за что прослыл
внутренним эмигрантом и дежурным скандалистом. Тогда он уличал отдельных
должностных лиц. Сегодня переметнулся на критику системы. Его
мировоззренческая честность сомнений не вызывала: достаточно один раз
побывать у человека в гостях, чтобы понять - кому же все-таки "и рубля не
накопили строчки". Из сокровищ, хранимых в квартире, у Есипа значились
только книги и семейный культ личности его самого. Свою красивую жену он
подавлял разнообразием собственных дарований. То он вычерчивал
генеалогическое древо русских царей и выяснял, какая же его ветвь больше
всего надломилась. То писал стихи под Вознесенского, чтобы позлить поклонниц
поэта близнецовой похожестью своих виршей на строки советского классика. При
этом выкрикивал: "На кухне! При свете лампы! За двадцать минут!" - чем
сражал лироманок наповал. То резал изумительно тонкие экслибрисы. Сын Саша
перенял от него именно это, последнее, умение. А дочь Лера - язвительную
иронию. Когда я ей рассказал, как Владимир Петрович однажды случайно
познакомил меня со своими книжными миниатюрами, она томно улыбнулась:
- У папы всегда "рояль в кустах".
Из слабостей Есип обладал самой почтительной: ему хотелось "пасти
народы".
Я глянул на Пашку:
- Он что, призывал к свержению конституционного строя?
- Кто - Есип? Да нет, вспомнил Моисея... Я хмыкнул. Моисей, с его
сорокалетним стажем скитания по пустыне, кочевал у Есипа из статьи в статью,
как неприкаянный. Его почему-то отовсюду вычеркивали. Это рушило всю
совокупность аргументации и вызывало у Владимира Петровича досаду с легкой
примесью ехидства.
- ...призвал всех задуматься, - продолжал Пашка. - Для свободы, сказал,
должно умереть рабство. Партию, разумеется, обложил: преступная, мол,
организация...
- Как будто он первый об этом догадался.
- В том-то и дело!
Появился Малков. Буквально только что отщелкал на ЖБИ бригаду
передовиков. Бригадир, по его словам, смущался и норовил водрузить на голову
защитную каску.
- Я ему, понимаешь, говорю: давай без головного убора. А он: нас Дьяков
всегда в касках фотографировал - чтоб по технике безопасности...
Дьяков был Андрюхиным предшественником. В наследство Малкову он оставил
бардак в лаборатории, сломанный фотоаппарат и консервативные привычки своих
фотомоделей. Рабочие - непременно в касках, интеллигенция - с телефоном.
Колхозникам повезло несколько больше - их в городе просто не водилось. А то