"Малькольм Брэдбери. Историческая личность " - читать интересную книгу автора

опыта; и если вас интересует, как узнать их, ощутить, то - как объяснит вам
Говард - из всех фактов, их касающихся, именно этот наиболее важен. Кэрки
ныне полноправные граждане жизни; они претендуют на свои исторические права;
но они не всегда были в положении, позволяющем претендовать на них. Ибо они
не родились детьми буржуазии с ощущением вседоступности и власти
распоряжаться, и они не выросли здесь, в этом сверкающем приморском городе с
его молом и пляжем, его фешенебельными особняками и легким контактом с
Лондоном, контактом с наиновейшими стилями и богатством. Кэрки, и он, и она,
росли на закопченном, более жестком севере в респектабельной верхней
прослойке рабочего класса в сочетании с антуражем нижнего эшелона среднего
класса (Говард отполирует для вас данное социальное местоположение и
объяснит двойственность, заложенную в самой его сути); и когда они только
познакомились и поженились, лет двенадцать назад, они были совсем иными
людьми, чем нынешние Кэрки, - робкой замкнутой парой, подавленной жизнью.
Говард был стандартным продуктом своих обстоятельств и своего времени, то
есть пятидесятых: мальчик на стипендии, серьезный, ответственный, начитанный
в пределах школьной библиотеки, косо смотревший на спортивные игры и
человечество, который поступил в университет Лидса в 1957 году исключительно
благодаря академическим стараниям, изнурительным стараниям, обошедшимся ему,
правду сказать, в бледность лица и интеллекта. Барбара от природы отличалась
большей быстротой ума, да иначе и быть не могло, поскольку от девочек из
такой среды академических успехов специфически не требовали, и она из своей
женской школы попала в университет не из-за упорного туда стремления, как
Говард, но благодаря ободрению и советам благожелательной учительницы языка
и литературы, которая, будучи социалисткой, высмеивала ее
сентиментально-честолюбивые помыслы стать образцовой женой и матерью. Даже в
университете они оставались робкими людьми, фигурами, далекими от политики в
неполитическом неагрессивном антураже. Одежда Говарда в те дни всегда
умудрялась выглядеть старой, даже когда была с иголочки новой; он был очень
худым, очень блеклым, и ему неизменно оказывалось нечего сказать. Он
специализировался по социологии, тогда все еще отнюдь не популярной и не
престижной дисциплине, собственно говоря, дисциплине, которую почти все его
знакомые считали тяжеловесной, насквозь немецкой и скучной. Пальцы у него
были темно-желтыми, проникотиненными из-за того, что он курил
"Парк-Драйвз" - его единственная поблажка себе или, как он называл ее тогда
словом, которое затем выбросил из своего лексикона, - его порок; а его
волосы, когда он нерегулярно приезжал домой на уик-энды, были подстрижены -
и очень коротко.
В тот период социологией он интересовался только теоретически. Он редко
куда-нибудь выходил, или знакомился, или оглядывался вокруг себя, или
обретал что-нибудь сверх абстрактных представлений о социальных силах,
которые анализировал в своих письменных работах. Работал он со всем усердием
и питался с семьей, у которой снимал комнату где-то на задворках. В то время
он никогда не бывал в ресторанах и очень редко - в пивных; его родители были
методистами и трезвенниками. На третьем курсе он познакомился с Барбарой, а
вернее, Барбара познакомилась с ним; через несколько недель по ее инициативе
она начала спать с ним в квартире, которую делила с тремя другими девушками;
и убедилась, что он, как она и подозревала, никогда прежде ни в одной
девушке не побывал. На этом третьем курсе они очень привязались друг к
другу, хотя Говард твердо решил, что личная жизнь не должна вторгаться в его