"Рэй Бредбери. Удивительная кончина Дадли Стоуна" - читать интересную книгу автора

банке. И, хотите верьте, хотите нет, впервые в жизни
почувствовал себя свободным от всего этого. В один миг я
обратился в критика. Я взвесил все. На одной чаше весов -
корабли, на которых не плавал, цветы, которых не сажал,
дети, которых не растил, горы, которых не видел, и надо всем
моя Лена - богиня всего этого изобилия. Посредине - опора
весов, Джон Оутис Кенделл с его револьвером. А на второй,
пустой чаше - мое перо, чернила, чистая бумага, десяток моих
книг. Я подбавил туда и сюда еще кое-какой мелочи.
Шестьдесят секунд истекали. Вечерний ветерок залетел в
растворенные окна. Коснулся завитка волос на шее у Лены, о
как нежно коснулся, как нежно...
Револьвер был наставлен на меня в упор. Мне случалось
видеть снимки лунных кратеров и провал в пространстве,
который называют Большим угольным мешком, но, поверьте, дуло
пистолета, нацеленного на меня, разверзлось куда шире.
"Джон, - сказал я наконец, - неужто ты так меня
ненавидишь? И все из-за того, что мне повезло, а тебе нет?"
"Да, черт возьми!" - крикнул он.
Как нелепо, что он мне завидовал! Уж не настолько лучше
я писал. Легкое движение руки - и все переменится.
"Джон, - сказал я спокойно, - если тебе надо, чтобы я
умер, я умру. Ты, наверно, хочешь, чтобы я больше не
написал ни строчки?"
"Еще как хочу! - крикнул он. - Приготовься!"
И прицелился мне в сердце!
- Ладно, - сказал я, - больше я писать не стану
- Что?
- Мы с тобой старые друзья, мы никогда не лгали друг
другу, верно? Так вот тебе мое слово: никогда больше мое
перо не коснется бумаги.
- Ха, ха, - он презрительно и недоверчиво засмеялся.
- Вон там, - я кивнул в сторону письменного стола, -
лежат единственные экземпляры двух моих рукописей, я работал
над ними последние три года. Одну я сожгу прямо сейчас, у
тебя на глазах. А другую можешь сам бросить в море. Обыщи
весь дом, возьми всю исписанную бумагу до последнего
листочка, сожги мои опубликованные книги тоже. Пожалуйста.
Я поднялся. В эту минуту он мог бы меня пристрелить, но
мои слова заворожили его. Я швырнул одну рукопись в камин и
чиркнул спичкой.
"Нет!" - вырвалось у Лены. Я обернулся. "Я знаю, что
делаю", - сказал я. Она заплакала. Джон Оутис Кенделл
смотрел на меня во все глаза, точно околдованный. Я принес
ему вторую, еще не опубликованную рукопись.
"Пожалуйста, - сказал я и подсунул рукопись ему под ногу,
как под пресс-папье. Потом отошел и сел на свое место. Дул
ветерок, вечер был теплый, и сидящая напротив меня Лена была
белее яблоневого цвета. "Отныне я не напишу ни строчки", -
сказал я. К Джону Оутису наконец вернулся дар слова: