"Илья Яковлевич Бражнин. Мое поколение " - читать интересную книгу автора

Несколько дней после того он не казал глаз к дочери, потом вдруг явился
необыкновенно веселым и целый час заговорщически подмигивал ей, прежде чем
объяснил под строжайшим секретом, что все свои богатства - и деньги, и
лавки, и пароходы, и дома, и банковские вклады - всё отказал в только что
составленном завещании ей, дочери своей, обойдя жену, которой оставил самую
малость на пропитание. Последнее обстоятельство особенно, казалось, радовало
его. Он подмигивал сам себе, ухмылялся в бороду, живо представлял себе, как
костит его на все корки Агния Митрофановна, идя за гробом и роняя
лицемерные, злые слезы. Из всех бесчисленных обманов, совершенных им за
долгую его жизнь, этот последний казался ему самым ловким. Придя в
необыкновенное оживление, Матвей Евсеевич сбегал вниз и принес под полой
графинчик с ликером, а в кармане две рюмки.
Он наполнил Анину рюмку тягучей ароматной жидкостью таинственного
зеленоватого цвета. Аня с любопытством потянулась к этой первой в её жизни
рюмке вина. Матвей Евсеевич налил себе и поднял рюмку к свету.
- У французов купил, на заграничном пароходе, сей год летом. Три
красненьких содрал за бутылку, разбойник. Но и хороша, говорить нечего.
Только на свадьбе и пить. Ну, дочка, за твое быванье. Владай. Оставил
столько, что в три века не проживешь.
Матвей Евсеевич с увлечением надвинулся на Аню горячей шестипудовой
тушей и дохнул ей в лицо густым винным перегаром. Аня отшатнулась от него.
Матвей Евсеевич пьяно усмехнулся и, опрокинув рюмку в заросший волосом рот,
выплеснул остатки вина прямо на ковер.
- Испугалась? А? У меня у самого, по совести сказать, дух занимается.
Тыщи, большие тыщи, как всё подчислил, получились. Горы золотые. А
земля-матушка, она ведь на трех китах держится, и киты те из золота литы.
Это уж от века так и навеки. Силища у денег, дочка, нестерпимая. Они в грязь
человека втопчут и вознесут, и злодея обелят, и невинного злодеем сделают,
как захочешь. Без них человек пыль и прах, и все, кому не лень, его по горбу
дубасят, а с ними - силища, владыка, князь вселенной. Вот, брат. Э-эх,
дочка, наследница, княгинюшка моя. А что? Что глядишь? Это, может, и не
шутя. Вот выдам за князя, с такими-то деньгами это не шутка, и станешь ты не
купчиха, а княгиня. В золотых хоромах будешь жить, золотой кусок есть,
станут тебе люди в рот смотреть, твоего слова приказного ждать, в три дуги
перед тобой гнуться. Какой-нибудь этакий лакей, что ли, доложит тебе когда -
так и так, ваша светлость, там вас какой-то купчишка спрашивает, изволите
принять или взашей гнать? А это я сам и есть. Эх, мать честная!
Матвей Евсеевич фертом прошелся по комнате.
- Фу ты ну ты, ножки гнуты.
Он остановился посредине комнаты, прищелкнул пальцами и захохотал так,
что задребезжали стекла в окошке. Потом спустился вниз за новым графинчиком.
Через неделю после этого Матвей Евсеевич уехал за мороженой навагой на
Онегу. Перед отъездом он притащил в Анин мезонин огромную шкуру белого
медведя, подбитую по краям красным сукном, и кинул ее на пол.
- Ходи, дочка, ходи веселей по свету.
Она ходила. Медведь был изжелта-бел и длинношерст. Концы высокого
волоса серебрились и щетинились. Она вытягивалась на мягкой медвежьей шкуре
и думала. Дом был тих, и мысли были какие-то тихие, плавные, как густые
двинские волны на вечерней заре.
Потом на неё нападало беспричинное веселье. Она бегала на цыпочках по