"Илья Яковлевич Бражнин. Мое поколение " - читать интересную книгу автора

знала о Бойле и о Мариотте ровно столько, сколько они знали о ней. Она
стояла у доски потупясь, в мучительной растерянности. Физик сидел, заложив
ногу на ногу. Класс затих в неловком и сочувственном молчании. Физик качнул
ногой.
- По-видимому, Торопова, вы не знаете урока.
- Не знаю, - тихо уронила Аня.
- Вот именно, - кивнул физик, - и потому берете под опеку тех, кто,
подобно вам, тоже не знает урока. Садитесь, защитница угнетенных. Вам
следовало бы поставить единицу, но, - учитель усмехнулся, - за
прекраснодушие ваше я прибавлю один балл и поставлю двойку.
Аня наклонила голову и, ни на кого не глядя, прошла на свое место. Лицо
её пылало. Волосы на лбу растрепались. Она села, и ей было непереносимо
стыдно чувствовать за своей спиной Чиркову.
Альма Штекер толкнула её под локоть и передала раскрытую общую тетрадь:
"... и любовь стала первоисточником и владычицей мира, но все пути её полны
цветов и крови, цветов и крови". Тут же карандашом Альмы было приписано: "и
двоек... цветов и крови и двоек по физике".

Глава третья

ЛИХОРАДКА, НЕ ИМЕЮЩАЯ ЛАТИНСКОГО НАЗВАНИЯ

Это случилось спустя месяц, когда двойка по физике хорошим ответом уже
исправлена была на четверку. Нельзя сказать, чтобы четверка была результатом
особого Аниного рвения. Она занималась не больше прежнего, пожалуй даже
меньше, но всё давалось ей в эти дни как-то необычайно легко. Так было не
только с уроками, но и со всем, что окружало Аню. Всё как бы посветлело и
полегчало вокруг неё, даже чудовищные дубовые буфеты в тороповском доме,
даже отец, который теперь уже не казался ни таким грузным, ни таким
громоносным, как прежде. Запретная для чьих бы то ни было прикосновений
отцовская борода и та в эти дни побывала в Аниных руках. С необыкновенной
беспечностью припадала она к широчайшей груди отца, и ей казалось, что в
этой огромной груди что-то ухало и звенело в ответ на её вскрики и смех.
Матвей Евсеевич покрякивал и не смел ни отнять у дочери своей бороды,
ни оттолкнуть от своей груди. Он только осторожно косился в сторону жены,
которая в таких случаях нудно и многословно выговаривала им за излишнюю
оживленность. Она не любила шумных изъявлений чувств, легкость же в человеке
почитала глупостью, почти преступлением, а может и хуже преступления. Всё в
её жизни было грузным и массивным, начиная с четвертьфунтовых золотых
браслетов до мыслей, всегда медлительных и тяжелых. Даже рыбу в лавке она
любила крупнотелую, многопудовую, вроде палтуса, а сельдь или навагу никогда
сама не отпускала.
Матвей Евсеевич знал нрав своей супруги и, когда случалось дочери
наскочить на него в веселую минуту, помаргивал ей красным глазом на
лестницу, ведущую в мезонин. Аня убегала к себе, а через несколько минут она
слышала треск ступеней и отрывистое дыхание поднимающегося к ней отца.
Рядом с молодой и бездумной оживленностью, которая плеснула вдруг на
него из глаз дочери, из всех её движений, он впервые почувствовал
сковывающую движения старость. Он погрустнел в эти веселые дни, насупился и
кончил тем, что вдребезги напился.