"Бертольд Брехт. Дела господина Юлия Цезаря (Фрагмент романа)" - читать интересную книгу автора

записках навряд ли найдется много подходящего материала для такого человека,
как вы.
- Да, предупреждали, предупреждали, - нетерпеливо подтвердил я.
Двенадцать тысяч сестерциев - немалые деньги. А я ведь еще не знал,
стоят ли записки того. О пояснениях хозяина под конец не было разговора: я
был слишком раздражен. Но сам он, по-видимому, считал их частью заключенной
сделки и на вечер пригласил меня к себе.
Великий Гай Юлий Цезарь, о частной жизни которого я надеялся почерпнуть
кое-какие сведения из записок его долголетнего секретаря, вот уже двадцать
лет как умер. Он положил начало новой эре. До него Рим был попросту большим
городом, владевшим несколькими разбросанными по всему свету колониями.
Цезарь основал империю. Он составил свод законов, преобразовал монетное
дело, календарь и тот привел в соответствие с новейшими данными науки. Его
походы в Галлию, в итоге которых знамя римских легионов было водружено даже
в далекой Британии, открыли торговле и цивилизации новый континент.
Скульптурное изображение Цезаря красовалось среди статуй богов, его именем
были названы города и один из двенадцати месяцев года; монархи для вящей
славы прибавляли титул кесаря к своему. Римская история обрела наконец
своего Александра. И уже сейчас было ясно, что он станет недосягаемым
образцом для всех диктаторов. Простым же смертным оставалось только
описывать его подвиги. Это самое я и предполагал сделать в задуманной
биографии. Материал для того у меня теперь был.

Когда я вечером явился на виллу к бывшему финансисту моего кумира, мною
уже были предприняты шаги для уплаты требуемой суммы. Днем я съездил на
лодке в соседний город, и в банке мне обещали тотчас же проверить мой
аккредитив. В течение следующего дня мне переведут двенадцать тысяч
сестерциев.
Мумлий Спицер, видимо, поджидал меня с ужином. Он немедля повел меня к
столу. Трапеза, за которую мы уселись вдвоем, была проста; старик съел всего
несколько смокв, сославшись на то, что у него слабый желудок, но для меня
открыли бочоночек черноморских анчоусов - деликатес, стоивший в Риме, как
мне доподлинно было известно, не менее тысячи шестисот сестерциев.
Дорогое угощение после проявленной им утром скаредности, естественно,
меня изумило. Скажу наперед, что за все время моего пребывания банкир угощал
меня с такой же широтой. Я, вероятно, обошелся ему во много раз больше моих
двенадцати тысяч сестерциев: одна только подлинная рукопись речей Гортензия,
которую он мне преподнес на прощание, стоила несравненно дороже.
И тем не менее Спицер в этот первый вечер не коснулся темы, которая
привела меня к нему, если не считать нескольких довольно туманных и, кстати
сказать, весьма пренебрежительных замечаний о труде историков. Не упомянул
он и о записках Papa - шкатулка ясеневого дерева исчезла с книжной полки.
Объяснить подобную сдержанность я мог лишь тем, что мною еще не были
выполнены мои финансовые обязательства, и, разумеется, снова обозлился.
Распрощались мы довольно холодно.
На следующее утро я получил деньги и примерно в то же время, что и
накануне, отправился на виллу к Спицеру. Старик сидел у себя в библиотеке и
диктовал рабу. Он как ни в чем не бывали продолжал диктовать, а я тем
временем разглядывал книги. Кончив, он принял от меня деньги, пересчитал их
и отдал рабу спрятать. Все протекало совершении так же, как при самой