"Бертольд Брехт. Дела господина Юлия Цезаря (Фрагмент романа)" - читать интересную книгу автора

знамя демократии. Каждый камень римской мостовой напоен кровью народа. Отец
мне еще показывал место, где сенаторы настигли Гая Гракха, там росло два
чахлых кипариса, я как сейчас вижу их перед собой.
Хорошо поставленный голос адвоката вдруг зазвучал почти приятно, в нем
послышались какие-то человеческие нотки. Но жест руки с всадническим
перстнем, которой он прикрыл глаза, опять все испортил. Не знаю даже, чего я
желал больше: чтобы у него иссяк фонтан красноречия или у Спицера - запас
смокв.
Однако Афраний Карбон продолжал: - Мы забыли, что мы плебеи! Вы,
Спицер, я. Не говорите, что сегодня это уже не имеет значения. Наша победа в
том и состоит, что сегодня это уже не имеет значения. И этим мы обязаны
Цезарю. Чего стоят по сравнению с такой заслугой несколько сражений в старом
стиле, несколько ненадежных договоров с вождями двух-трех туземных племен,
которые числят среди его подвигов!
Сити - творение Гракхов. Это они дали торговле откупа на налоги и
пошлины в обеих Азиях. Гай Юлий подхватил идеи Гракхов. Так родилась
империя.
Я чуть не поддался искушению громко добавить: и ты, Афраний Карбон. Для
обоих этих господ моя книга была уже все равно что написана. Когда
прославленный юрист стал прощаться, сославшись на то, что очень утомлен с
дороги, я еще и двух слов не успел сказать. Спицер подал мне знак остаться.
Я молча последовал за ним в библиотеку. Он велел принести мне одну из
своих пузатых, оплетенных соломой бутылок местного красного вина, а себе
припас полную тарелку любимых смокв.
- Прежде чем передать вам на прочтение рукопись, - так начал он, - я
должен, согласно нашему договору, ознакомить вас с положением, в котором
находился Ц., когда Рар стал вести дневник. Записки относятся к девяносто
первому году, в то время как раз поднялась шумиха вокруг аферы с Катилиной.
Я даже рад, что наш друг кратко изложил вам демократические идеи, чего
бы я не взялся сделать. Моя сфера - практическая деятельность. Вы знаете мою
профессию. Во всяком случае, Ц. был связан именно с демократической партией,
когда, припертый кредиторами, как вы увидите из записок его секретаря, он
пустился в большую политику.
- Не очень-то достойно, - вырвалось у меня. Я все больше и больше
злился. Рассказ старика, тон. которым он позволял себе отзываться о моем
кумире, вывели меня из себя. Немыслимо, чтобы он этого не заметил. Но его
это, как видно, нисколько не трогало. В довершение всего он заставил меня
еще выслушать бесконечную лекцию о зверских расправах сената и сомнительных
идеалах торговли. А то немногое, что оя вскользь обронил об основателе
империи, одном из величайших деятелей мировой истории, должно было,
по-видимому, представить его как совершеннр опустившегося и развращенного
отпрыска древнего рода.
Терпение мое истощилось. Если бы не страх лишиться драгоценного
материала, я бы давно поднялся. Только бы получить эти записки, уйти и
наконец узнать что-то о подлинном Цезаре.
Но старик был непреклонен, каким и надо быть, если хочешь выторговать
виноградник за полцены. Он и не думал кончать. Он отодвинул тарелку со
смоквами (зубы он тоже, по-видимому, очистил, как я с некоторым облегчением
заметил) и не спеша сказал:
- Достойно или недостойно, во всяком случае, Ц. был и демократ. То