"Бертольд Брехт. Трехгрошовый роман" - читать интересную книгу автора

отказать вам в помощи, об этом вы, разумеется, не думаете! О, эгоизм! В
конце концов это запрещено законом, и если даже врач, идя навстречу
пациентке, откажется от наркоза, то операция все же обойдется в пятнадцать
фунтов, и при этом деньги вперед, а то потом вдруг начинается: "Как?! Что?!
Вы мне вытравили плод?" И врач, которому ведь тоже нужно жить, остается с
носом. Не может же он, имея подобную пациентку, вести книги и рассылать
счета, хотя бы уже ради самой пациентки. Если он не глуп, он просто ставит
на своей потере крест. Он просто разоряется. Зарождающаяся жизнь, милая моя
барышня, так же священна, как и всякая жизнь. Недаром религия столь резко
высказывается по этому поводу. Я принимаю по субботам после обеда, но
предварительно подумайте хорошенько, можете ли вы взять на себя эту тяжелую
ответственность, и лучше откажитесь. И принесите деньги, а то можете вовсе
не приходить... Вот сюда, пожалуйте, дитя мое!
Полли вышла подавленная. Откуда взять пятнадцать фунтов?
Девица и солдат угрюмо шли рядом.
- Есть еще один адрес, - сказал солдат после паузы.
Они решили воспользоваться им.
Повивальная бабка оказалась толстой старухой и принимала в жилой
комнате. Полли села на красный плюшевый диван.
- Цена один фунт, - начала старуха недоверчиво. - Дешевле никак нельзя.
А то эти свиньи имеют обыкновение истекать кровью на диване, и мне еще
приходится нести расходы. А если вы заорете, я сразу все брошу, и можете
убираться. Деньги у вас при себе? Тогда в полчаса все будет готово.
Полли встала.
- У меня нет при себе денег. Я приду завтра.
Спускаясь по лестнице, она сказала Фьюкумби:
- Я все рассмотрела. Больно уж грязно.
- Это скорей для горничных, - сказал солдат.
Они пошли домой.
Мысли Персика сосредоточились на отцовской кассе.
К воровству она испытывала некоторое отвращение; это чувство было
привито ей с раннего детства вместе со склонностью к воровству. Ей давали
несколько грошей (на сладости) и множество добрых советов. Когда она
запускала мизинец в банку с вареньем, ее ужасно мучила совесть. Варенье было
сладко, мысль о запрете горька. "Бог, - говорили ей, - видит все: он день и
ночь за тобой следит". Должно быть, он видел все, что она делала. В
некоторых случаях это было с его стороны просто неделикатно. Когда Бог, с ее
точки зрения, насмотрелся достаточно таких вещей, каких наверняка не мог
одобрить, он, очевидно, увидел уже так много, что едва ли стоило изводить
себя добродетельным поведением в расчете на его снисхождение. Список
преступлений был уже полон, новым преступлениям в нем, совершенно очевидно,
не хватило бы места, а следовательно, их можно было совершать безнаказанно.
Полли была пропащая душа и могла теперь все себе позволить.
В конце концов только ленью взрослых можно было обьяснить, что они
заставляли Бога, точно дворнягу, сторожить какие-то банки с вареньем и кассы
в лавках.
Но между кражей нескольких пенсов и кражей пятнадцати фунтов была
большая разница.
Персик заблуждалась, преувеличивая технические трудности кражи. Она
могла без особого труда обокрасть отца.