"Бертольд Брехт. Трехгрошовый роман" - читать интересную книгу автора

время пребывания ее мужа на фронте и которую посетил накануне вечером.
Собственно говоря, у него было даже два адреса - врача и повивальной бабки.
Последняя годилась больше для бедных девушек. Фьюкумби полагал, что Персику
скорей подойдет врач, который работает не так грязно.
Полли побоялась идти одна, и солдат пошел с ней.
Врач занимал квартиру в одном из тех доходных домов, что до отказу
переполнены нищетой и грязью. Подниматься к нему нужно было на третий этаж,
по узкой лестнице, мимо множества распахнутых настежь дверей, словно комнаты
не были в состоянии вместить столь непомерную нужду. Тем более поражало, что
квартира врача сама по себе имела весьма комфортабельный вид. Великолепие
начиналось уже в прихожей. По углам стояли пальмы в огромных кадках, на
стенах висели ковры - явно не отечественного происхождения. Жалкими казались
пальто и зонтики пациенток, висевшие на железной вешалке.
В приемной сидели семь-восемь женщин, сплошь представительницы среднего
сословия. Открыв дверь своего кабинета, чтобы впустить следующую пациентку,
врач кивком головы вызвал Полли, которая была одета лучше других. Она
последовала за ним подавленная; солдат остался в приемной.
Врач был то, что женщины называют "красивый мужчина", с высоким лбом и
холеной, мягкой бородкой. По тому, как он складывал руки, было видно, что он
ими особенно гордится. Лицо у него было, впрочем, довольно потасканное,
выражение глаз тоже малоприятное, а голос несколько елейный.
Пока он, к тайному ужасу Полли, записывал ее имя и адрес, она оглядела
комнату. На стенах висело всевозможное оружие - негритянские копья, луки,
колчаны и короткие ножи, а также старинные пистолеты. В углу, в стеклянном
шкафу, лежало несколько хирургических инструментов, выглядевших гораздо
более страшно. Стол был покрыт довольно толстым слоем пыли.
- Да, - откинувшись на спинку кресла и сложив белые руки, начал врач,
хотя Полли, кроме своего имени, не произнесла ни слова, - то, чего вы хотите
от меня, совершенно невозможно, милая барышня. Уяснили ли вы себе вообще,
какое требование вы мне предъявляете? Всякая жизнь священна, не говоря уже о
том, что на этот счет существуют полицейские правила. Врач, который сделает
то, о чем вы просите, немедленно лишится практики и, кроме того, сядет в
тюрьму. Вы скажете - сколь часто нам, врачам, приходится эта выслушивать в
приемные часы! - что это средневековые законы. Ну что ж, милая моя барышня,
не я их писал. Ступайте, стало быть, тихо-мирно домой и покайтесь вашей
маменьке. Она женщина, как и вы, и поймет вас. Да у вас, наверно, и денег не
хватит на такую операцию. Кроме того, совесть не позволит мне взяться за
такое дело. Ни один врач не захочет ради каких-то паршивых десяти или
двадцати фунтов ставить на карту все свое существование. Мы не глухи к
нуждам ближнего. В качестве врачей мы проникаем взором во многие глубины
социальных бедствий. Будь хоть малейшая возможность, будь вы хоть чем-нибудь
больны, ну по крайней мере чахоткой, я сказал бы: "Ладно! Давайте, в пять
минут все будет готово, и никаких осложнений". Но вы никак не похожи на
чахоточную, поверьте мне. Когда вы в припадке девического легкомыслия
предавались наслаждению, вы должны были подумать о последствиях. Надо быть
осмотрительной, нельзя отдаваться чувствам, как бы приятны они ни были. А то
потом скорей-скорей к дяденьке доктору, ахи и охи, "господин доктор - то", и
"господин доктор - се", и "господин доктор, не губите меня". А что
пользующий вас врач подвергается величайшему риску и губит себя только
оттого, что он из простого человеческого сострадания не считает себя вправе