"Андре Бретон. Надя " - читать интересную книгу автора

это ни парадоксально, от вас требуют быть социальными в такой сфере),
вашей болезни приписывают новый симптом, это, естественно, не только мешает
вашему выздоровлению, которое могло бы произойти при других обстоятельствах,
но и не позволяет вашему состоянию стабилизироваться, провоцируя его
стремительное ухудшение. Оттого и происходят те трагические скоротечные
эволюции в сумасшедших домах, эволюции, которые являются не только эволюцией
болезни. Настало время разоблачить процесс этого почти фатального перехода
душевных болезней от острой формы к хронической. Принимая во внимание
своеобразное и запоздалое детство психиатрии, говорить о лечении, проводимом
в подобной обстановке, невозможно ни на каком уровне. Впрочем, я думаю, даже
самые добросовестные врачи-психиатры об этом не заботятся. Действительно,
ведь больше не существует, в том смысле, в каком мы привыкли понимать,
насильственного заключения в психиатрическую больницу, поскольку в основании
всех этих заключений, в тысячу крат более ужасающих, лежит акция, которая
носит объективно ненормальный характер, однако ее называют преступной лишь с
того момента, как она становится принадлежностью общественной сферы.
По-моему, любое заключение в психиатрическую лечебницу является насилием. Я
никак не могу понять, почему человеческое существо лишают свободы. Они
заточили Сада, Ницше, Бодлера. Застать врасплох ночью, надеть смирительную
рубашку или подавить вас иным способом - такое обращение достойно приемов
полиции, которая сама подсовывает револьвер вам в карман. Я уверен, что если
бы я был безумным и на несколько дней помещен в лечебницу, я бы
воспользовался ремиссией, которую мне предоставила бы моя болезнь, и
хладнокровно убил одного из тех, предпочтительно врача, кто попался бы мне
под руку. Я бы по меньшей мере выиграл место - как для буйного - в одиночной
палате. Возможно, меня бы даже оставили в покое.

Мое презрение к психиатрии вообще, к ее внешнему великолепию и
достижениям, столь велико, что я так и не решился осведомиться, что же
сталось с Надей. Я объяснял, почему склонен пессимистически оценивать ее
судьбу, так же как и судьбу многих созданий ее типа. Если бы ее лечили в
частной клинике со всей обходительностью, что расточается богатым, если бы
она не страдала от тесноты, которая могла ей повредить, но напротив, если бы
ее поддерживали в соответствующее время дружеским участием, максимально
возможно удовлетворяли ее запросы, она

237

была бы незаметно возвращена к приемлемому чувству реальности; а для
этого необходимо, чтобы с ней ни в чем не допускали резкости, не оказывали
никакого давления и заставили бы ее саму осознанно вернуться к истоку своего
расстройства, - я, может быть, спешу, - несмотря ни на что, все позволяет
мне верить, что она выбралась бы из этой дурной истории. Но Надя была бедна,
а этого в наше время достаточно, чтобы вынести ей приговор, с той самой
минуты, как ей вздумается играть не по правилам с дурацким кодексом здравого
смысла и благопристойных нравов. Она была к тому же очень одинока: "У меня
из друзей есть только вы", - говорила она моей жене по телефону в последний
раз. Вся ее сила и величайшая слабость, какая только может быть, соединились
в единственной постоянной идее, которую я вдобавок слишком культивировал и